Тана Френч - Ведьмин вяз

Меня снова пронзил ужас. Он, как хищник, не был жесток, добр или зол – он просто был собой. И эта несокрушимая целостность натуры поразила меня до оторопи.

К этому моменту я тоже возвращаюсь снова и снова, не могу себе простить, я ведь чуял, что не надо спрашивать, в глубине души я это прекрасно знал. Но тогда мне казалось, что его ответ все расставит по местам, точно некая золотая максима, божественная истина.

– Почему я? – спросил я. – Почему не Леон? Это же он, это же над ним Доминик издевался. Почему не…

– Потому что вы – беспроигрышный вариант, – перебил Рафферти.

Сердце мое билось медленно.

– Но почему?

– Вы правда хотите знать?

– Да. Хочу.

– Ну ладно. – Он уселся поудобнее, упер локти в колени, готовясь мне все объяснить. – Дело вот в чем: я, конечно, мог взяться за Леона, улик на него было не меньше, чем на вас. Но – как вы сами заметили в тот день насчет толстовки, помните? – все они были зыбки, можно истолковать так, можно этак. А когда обвинение основывается лишь на косвенных доказательствах, многое зависит от того, какое мнение у присяжных сложится о подсудимом. Допустим, обвинили бы мы Сюзанну. Милая домохозяйка из среднего класса. Говорит складно, из приличной семьи. Вышла замуж за парня, с которым встречалась еще в колледже, отказалась от карьеры, посвятила себя детям. Не расфуфыренная красотка, то есть не хитрая и коварная стерва, но и не жирная уродина, то есть не мерзкая неудачница. Образованная, то есть не быдло, но и не слишком, то есть не считает себя умнее всех. С характером, то есть не размазня, но и не слишком, чтобы присяжные решили, мол, надо бы сбить спесь с этой надменной коровы. Можете не сомневаться, она разыграла бы все как по нотам, а учитывая, что веских доказательств у нас нет, думаете, суд признал бы ее виновной?

– Вряд ли.

– Да никогда в жизни. Теперь Леон. Может, с ним бы нам повезло больше. Сомнительный образ жизни и прочее такое. Многие до сих пор считают, что все геи какие-то психованные, да еще эти хипстеры, глаза бы мои на них не глядели. И если бы у нас было против него хоть что-то серьезное – показания очевидца, следы ДНК, что угодно, – то ваша правда, лучшего варианта нельзя было бы и желать. Но ничего такого у нас не было. А он, как и Сюзанна, из хорошей небедной семьи, говорит как образованный, симпатичный, но не слишком, чтобы его не сочли тупым красавчиком, внятно и грамотно излагает мысли, умный, приятный… Одеть его в приличный костюм, состричь эту дурацкую челку – и готово. Этот милый, абсолютно нормальный молодой человек – и убийца? Ну нет.

Ряды черных окон в многоэтажке; в закатном свете казалось, будто стекла выбиты, за неровными дырами пустота, густой слой пыли на рваных плакатах и перевернутых стульях. Мертвая тишина, ни рева мотоцикла вдали, ни крика, ни обрывка музыки.

– А вот с вами можно было чего-то добиться, – буднично продолжал Рафферти.

Я так изумился, что едва не рассмеялся ему в лицо. Я? Не может такого быть, никто в жизни не поверит… или лучше считать эти слова подтверждением моей стойкости – несмотря ни на что, в глубине души я считал себя прежним?

– Многое зависит от мелочей. Вот, например, веко у вас обвисло, вы же знаете, да? – Он показал пальцем. – И еще вы прихрамываете. Язык немного заплетается, когда вы волнуетесь, обычно это незаметно, но в зале суда вам пришлось бы поволноваться. Вы нервничаете, дергаетесь. Запинаетесь на полуслове, теряете нить. Иногда кажется, будто вы не понимаете, что происходит, сидите и таращитесь в пустоту. – Он подался ко мне: – Послушайте, я не хочу вас обидеть. В обычной жизни, с теми, кто вас знает, все это не имеет никакого значения. Но присяжные такое не любят. Для них это доказательство, что с вами что-то не так. И как только они в это поверят, проще простого убедить их, что вы убийца.

Налетел ветер, деревья качались, щелкали, по голой земле, точно трещины после землетрясения, змеились тени от веток. Запах паленых покрышек крепчал.

– Да и память вас подводит, – продолжал Рафферти. – Сюзанна и Леон могут поклясться, что не имеют никакого отношения к убийству Доминика, и им наверняка удастся убедить присяжных в своей невиновности. А в вашем случае, даже если вам удастся убедить присяжных, мы как нечего делать докажем, что память у вас ни к черту, а значит, нельзя верить ни единому вашему слову.

– Я здесь ни при чем , – слишком громко произнес я и понял, до чего нелепо это звучит, но почему-то не удержался и добавил: – Все это случилось не по моей вине.

– И что с того? – негромко спросил Рафферти.

– А то, что вы не можете, не имеете права использовать это против меня… – от злости я с трудом подбирал слова, язык, дрянь такая, заплетался, будто решил подтвердить правоту Рафферти, так бы и дал себе по морде, – не имеете права вести себя так, будто… будто… – Это не в счет.

– Ну вот видите, – хладнокровно заметил Рафферти.

Я не нашелся что ему ответить. Я задыхался.

– Я вовсе не утверждаю, что стал бы доводить до суда, – успокоил он. – Не стал бы. Клянусь богом. Я не из тех, кто сажает невиновных. Но мне это и не надо было. Мне надо было, чтобы Хьюго в это поверил. Потому-то я и взялся за вас, а не за Леона. Хьюго не хуже меня понимал: если дойдет до суда, вам крышка.

Он добавил что-то еще. До сих пор вижу двусмысленную ухмылку на его лице, а я провел сотни, если не тысячи часов, пытаясь вспомнить, что же тогда он сказал, но так и не смог, потому что едва Рафферти открыл рот, как я понял, что сейчас ударю его, и когда он договорил, я его ударил.

Я застал его врасплох. Удар, глухой шлепок, Рафферти завалился на бок на террасу, но тут же перевернулся, и когда я поднялся – голова кружилась, меня переполняла странная ясность, похожая на восторг, наконец-то, наконец-то , – он уже был на ногах и пошел на меня, пригнувшись, напружинившись и выставив кулаки, точно уличный боец. Сделал ложный выпад с одной стороны, потом с другой, ухмыльнулся, когда я повелся, поманил меня к себе.

Я бросился на него, широко замахнулся, он уклонился, поймал меня за руку, крутанул и отпустил. Я перелетел через всю террасу и врезался в стену дома. Он ринулся ко мне, занес кулак и ткнул меня в нос.

Взрыв; на мгновение я ослеп, рот наполнился кровью. Я вдохнул ее, захлебнулся, и тут он снова прыгнул на меня. Зажал мою голову под мышкой и принялся молотить меня по ребрам.

Я с силой наступил ему на ногу, он крякнул от боли, потерял равновесие, я согнул ногу и оттолкнулся от стены.

Мы, сцепившись, проковыляли через всю террасу, вывалились в сад, путаясь в ногах друг друга, потеряли равновесие и плашмя рухнули на землю. Я опомниться не успел, а Рафферти уже придавил меня к земле, ткнул лицом в грязь.