Тана Френч - Ведьмин вяз

Он был крупнее и намного сильнее меня. Земля холодила лицо, набилась в рот. Я не мог дышать.

Я едва не смирился. Едва не ослабил ноющие мышцы, едва не поддался под его рукой, едва не уткнулся глубже в черную землю сквозь прошлогоднюю листву, погруженных в зимнюю спячку насекомых, давно потерянные сокровища и крошечные кривые косточки. Но жар его тела, прижатого к моему, его хриплое дыхание в моем ухе вызвали в памяти ту ночь в моей квартире, и я с неистовой яростью, опалившей каждую клетку моего тела, подумал: Ну все, хватит.

Я оттолкнулся коленями, приподнялся, перекатился на спину, харкнул ему в лицо кровью и грязью. Он отшатнулся, и в этот миг я засадил ногой ему в живот, сбросил его с себя, пошатываясь, встал. Он извернулся, вскочил, как кошка, кинулся на меня, но я устоял. Обхватил его, стиснул.

Мы описывали круги в сгустившейся темноте, точно зловещее многоногое чудовище, кряхтели, шарили руками друг по другу. Мы двигались медленно, как в кошмаре, вязли в грязи, царапались, дергали друг друга за волосы, за одежду. В горле у меня булькало, свистело, Рафферти захрипел, как зверь, укусил меня за щеку, и даже сквозь кровь в носу я почуял его дикий хвойный запах. Он пытался ударить меня коленом в пах, я старался врезать ему по затылку, но без толку, мы были слишком близко для удара, вдобавок оба то и дело оступались.

Он поменял хватку, вцепился мне в ногу, оторвал меня от земли. Но я зажал его шею локтем, так что когда он швырнул меня на спину, утащил его за собой. Задохнувшись от удара, я услышал, что он со всей силы треснулся головой о камень.

Я лежал неподвижно, стараясь отдышаться. Рафферти был тяжелый, давил на меня, как мешок с цементом. Высоко вверху, в черном небе, мелькали безобразные серые птицы, и я подумал – наверное, это последнее, что я увижу перед смертью, но через какое-то время шумно глотнул воздух и принялся сталкивать с себя Рафферти. Наконец мне удалось его сбросить и подняться на колени.

Медленно, дюйм за дюймом, он встал на четвереньки, повернул ко мне голову и уставился на меня огромными, совершенно черными глазами, точно инопланетянин. Из широкой раны на его лбу лилась кровь, оставляя на лице темные потеки, блестевшие в тусклом сине-белом свете. Он глухо зарычал, приподняв губу, и схватил меня за запястье.

Я ударил его в лицо. Он выпустил мою руку, я набросился на него и, размахиваясь со всей силы, принялся молотить кулаками по голове, схватил за волосы, ткнул лицом в грязь. Я даже не почувствовал, как ободрал костяшки, сейчас я пробился бы и сквозь скалу, я был силен как бог и неутомим. Рафферти рычал, и я решил, что заставлю его замолчать, он никогда больше не посмеет меня схватить, никогда больше ничего мне не сделает, никогда, никогда… За яростной барабанной дробью собственного сердца и оглушительной, ревущей тишиной сада я расслышал голос Сюзанны: А теперь представь, что тебе все-таки это удалось. Священный восторг, молния безболезненно пронзает мои кости. Я выхожу из воды на другой берег той реки в мир, что наконец-то снова стал моим.

Осиявшая меня молния постепенно погасла, и я остановился. Руки ослабли, повисли плетьми, как чужие, я сопел, жадно хватал ртом воздух. Покачиваясь, я стоял на коленях в грязи.

Рафферти лежал ничком, закрыв голову руками. Я не мог вспомнить, из-за чего мы подрались. Я понятия не имел, кто он такой, кто я такой. Я не знал ничего, кроме бескрайней холодной тишины, окутавшей нас, точно паутина, в которой мы очутились бок о бок, две крохотные искорки тепла.

С березы летели блеклые семена, парили в воздухе, засыпали бесшумно его темную спину. Он как-то странно храпел. Потом медленно-медленно завалился на бок.

Я поднял руку, тяжелую, как гранит, положил ему на плечо. У Рафферти ритмично подергивалась нога. Я хотел было лечь сверху, закрыть его от семян берез, припорошивших его, точно снег, но у меня не хватило сил. Из носа на джинсы капала темная кровь.

Переплетенные черные ветви, что-то скрежещет по крыше. Я очень смутно представлял, где нахожусь, место казалось почти незнакомым – то ли читал о нем в книге, то ли видел во сне. Холод стоял ужасный.

Чуть погодя нога его перестала дергаться, замерла. Потом прекратился храп и я остался в саду один.

Я стоял рядом с ним на коленях, держал его за плечо, пока совершенно не задеревенел. Тогда я медленно, с болью опустился на землю, свернулся калачиком и прижался спиной к его спине. Меня била крупная дрожь, зуб на зуб не попадал, но спина его была теплая, плотная, и я незаметно уснул.

Меня разбудил реденький серый свет. Я лежал, скрючившись на боку, подтянув колени к животу и прижав кулаки к груди, точно в захоронении железного века. Во рту стоял привкус земли, один глаз не открывался. Все тело онемело, я промок насквозь и так продрог, что не чувствовал лица.

Я ухитрился поднести руку к глазу и вздрогнул: она была в засохшей крови, кровь засохла в линиях на ладони, сбитые кулаки опухли. Я плюнул на пальцы, потер глаз, пальцы побагровели еще сильнее. Случилось что-то плохое.

Лежал я на мягкой земле, но за спиной у меня было что-то твердое и очень холодное, хотелось отползти от него. Это заняло целую вечность, каждое движение отзывалось такой болью, словно рвались мускулы и трескались суставы. В конце концов мне удалось сесть. Меня трясло от натуги, в глазах пульсировала уродливая краснота. Я сплюнул землей и кровью, вытер рот рукавом.

Черно-белый сад дремал под покровом росы. Все было совершенно неподвижно – не шелохнется лист, не прыгнет птица, не юркнет букашка. Бесцветное серое небо казалось невидимым. В ямках на земле скопились семена березы.

Глядя на них, я что-то вспомнил. Со мною был кто-то еще, другой человек, – я обернулся и увидел его.

Березовые семена усеяли откинутую полу темного пальто, роса посеребрила волосы. Голова была повернута набок, лицо спрятано в изгибе локтя, другая рука вывернута в сторону. Кулаки, точь-в-точь как мои, распухли и все в крови. Я попытался убрать локоть от его лица, проверить, дышит ли он, но локоть не поддался, суставы и мышцы окоченели, словно он изнутри превратился в камень. Рука была еще холоднее моей.

Я просидел так долго, но в конце концов умудрился подняться и дотащиться до дома, пошатываясь и согнувшись пополам, как старик. Разжег камин – взметнулась старая зола, и я зашелся болезненным кашлем – и улегся у самого пламени.

Постепенно, кусок за куском, вчерашний день восстановился в памяти с медленным, неотменимым зимним спокойствием. Тогда мой поступок казался мне геройством, осветившим небо лютым пламенем возмездия. Стылым сумрачным утром ощущение это исчезло. Рафферти умер, и это я его убил. И вовсе не для того, чтобы спасти Леона с Сюзанной, как мне померещилось в случае с Домиником, и даже не для собственного спасения, а просто потому что мозг мой переклинило и я решил, что так будет правильно. Теперь он мертв. Где-то неподалеку кто-то уже гадает, куда он подевался, почему не позвонил, не пришел домой ночевать.