Бернар Миньер - На краю бездны

Там к главной стене было приколото целое созвездие фотографий и разномастных стикеров с надписями и какими-то значками. На снимках – настоящая галактика разных лиц, и среди них – лица четырех жертв «Черного князя боли»; рядом Ронни Мок, Джулиус Мин, Лестер Тиммерман, Игнасио Эскуэр, Туве Йохансен, Мин Цзяньфен…

И еще несколько фотографий.

Чань подошел к стене и пришпилил к ней новое фото: Мойры Шевалье.

В нем были перемешаны амбициозный полицейский, непокорный сын и круглый сирота. В детстве, в эпоху, когда этот карман истории еще не открыли аппетитам промоутеров и пробивных вездесущих «бульдозеров», Чань считал террасы и улицы Среднего уровня своей территорией игр. На этих улицах он вырос, здесь получил от судьбы первые раны, те, что оставляют шрамы на всю жизнь, и сгладить их потом не может никакая любовь, никакой успех. И в этих улицах нынче прячется «Черный князь боли», силуэт без лица, без души… Кто он? Сколько ему лет? Чем он занят?

Чань воспринимал его как фигуру, стоящую против света, на которую надо направить яркий луч. Может, он такой же круглый сирота? Или молодой человек, которого жизнь обрекла на безбрачие? Или один из тех, кто не может избавиться от романтических бредней: одинокий красавец, независимый, загадочный, ему никто не нужен, он самодостаточен… Короче, не этот ли миф так блестяще воплотил Ален Делон в «Самурае»? Загадка разгадана, мошенничество – налицо: такого благородного и высокомерного одиночества не существует, а в этом бурлящем, перенаселенном городе – и тем более. Здесь одиночество – это недостаток, симптом болезни, таящейся гораздо глубже.

Чань спрашивал себя, что подумает его отец – человек, любивший окружать себя друзьями и любовницами – о жизни собственного сына… Иногда по ночам одиночество душило его до такой степени, что он был вынужден одеваться, удирать в ночной массажный салон и отдавать себя на волю чужих рук. И там, лежа на засаленном матрасе, ощущал, как смягчающая, успокаивающая энергия этих рук перетекает в его тело, – и по его щекам в темноте струились слезы.

Молодой полицейский внимательно вглядывался в скопление разных лиц на стене и угадывал глубинный порядок, тайное взаимоотношение между этими переменными. Потому что у него перед глазами находилось уравнение. Ответить на вопрос «Кто убил Присциллу Чжэн, Сэнди Чэн, Элейн Ло и косвенно Керри Лоу?» равносильно тому, чтобы определить единственную ценность, которую мог похитить неизвестный.

Внизу под схемой Чань нарисовал на стене большую букву «икс».

Настанет день, и он приколет поверх нее фотографию. И решит уравнение.

Без пяти десять вечера следующего воскресенья такси развернулось на 180 градусов и припарковалось под навесом отеля «Ритц Карлтон». Лакей распахнул дверцу, Мойра быстро вышла из машины и устремилась в холл. Облегающее, чуть выше колен платье из струящейся черной материи придавало ей хотя бы видимость светской дамы. Другого платья у нее здесь, в Гонконге, не было.

Она буквально влетела в залитый синим светом холл, и на нее сразу обрушился мощный поток децибелов. Два здоровенных принаряженных охранника не отходили от девушек-подавальщиц за стойкой, у одного из них в ухе торчал наушник.

Когда Мойра шагнула под ослепительный свет, льющийся с потолка, праздник был в самом разгаре. Между столиками танцевали девушки в парчовых платьях, другие приглашенные вальяжно развалились в креслах, на белых диванчиках и пуфах. Официанты сновали между гостями, которые громко переговаривались, пытаясь перекричать музыку. Народу было полно. Мойра заметила Джулиуса в окружении Туве Йохансен в черном платье, ничуть не более улыбчивой, чем в Центре, и какой-то брюнетки, похожей на топ-модель, видимо, родом из тех краев, где девушки уже в самом юном возрасте прибегают к средствам эстетической хирургии. Джулиус держал обеих под локоток и что-то оживленно рассказывал группе приглашенных.

– О, ты приехала? – крикнул рядом с ней чей-то голос.

Она обернулась. Игнасио, держа в руке стакан виски, щурился на нее покрасневшими глазами. Очевидно, он не стал дожидаться и уже изрядно выпил.

– Пошли со мной! Мне надо покурить и глотнуть воздуха!

Они направились через бар к галерее под открытым небом. Мойра не узнавала очень ритмичную и очень громкую музыку, которую крутил диджей, сидевший в углу. Басы проникали просто-таки до самых внутренностей. При смене музыкального клипа на огромном экране мигала золотая буква М. Они вышли на галерею, которая словно плыла над землей на уровне сто восемнадцатого этажа. От небоскребов на том берегу залива исходило свечение, похожее на фосфоресцирующий туман. Ночь выдалась теплая и облачная, но дождя не было. Игнасио прошел вглубь галереи, туда, где музыка была чуть потише.

– Нам с тобой так и не удалось поболтать, с тех пор как ты приехала! – крикнул он. – Ну, как тебе Центр? Нравится?

– Очень. А тебе?

Игнасио посмотрел на свой бокал, налитый почти через край, словно он сам его наполнял, и чуть встряхнул, чтобы звякнули кусочки льда на дне.

– Мне? Я ненавижу китайцев.

Она решила, что из-за шума расслышала его неверно.

– Что?

Игнасио наклонился, дыхнув на нее острым запахом виски.

– Я НЕНАВИЖУ КИТАЙЦЕВ! – крикнул он, ни на кого не обращая внимания.

Она быстро огляделась вокруг, но, похоже, никто не обращал на них внимания.

– Не верь китаёзам! Все они гребаные притворщики! Никогда не говорят, что думают!

Мойра вгляделась в Игнасио и прочла в его глазах больше, чем ярость: какое-то ожесточенное и страстное осуждение. Она жестом подозвала официанта, который разносил фужеры с шампанским, и взяла с подноса один фужер.

– Ты замечала, что происходит, когда говоришь о китайце? – спросил Игнасио, когда официант отошел. – Еще увидишь на совещании: боже тебя упаси сказать, что Чань, Вань или Чэнь не справляется с работой! Надо бережно относиться к их так называемому «лицу», ни в коем случае не обидеть, одним словом, разговаривать деликатно, «в перчатках». У тебя нет права сказать, что Чань или Вань лоботряс или не понимает, что делает: это страшный грех… Даже если ты абсолютно права. И вот что мерзко: ты знаешь, что права, что это ничтожество только что врало и изворачивалось перед всеми, лишь бы «сохранить лицо», но у тебя все равно нет права об этом сказать.

Мойра спросила себя, уж не поссорился ли Игнасио недавно с каким-нибудь китайцем. Он в сердцах махнул рукой на всех присутствующих, словно говоря: «А ну их, все одним миром мазаны!»

– И в результате стоящий перед тобой тип несет черт знает что, и все в курсе, все знают, что это чушь, но делают вид, что очень его ценят, и позволяют ему спасать свою главную ценность. Они называют ее « лицом »… Ты считаешь, это смешно? Я тоже! Но так оно с китайцами и происходит. О черт, как же я их не выношу…