Хелене Флод - Терапевт

А может, это Юлия? Я выдыхаю; вспоминаю, что, когда я лежала на постели, прижав ко лбу телефон, было слышно, как она бродит по кухне, зовет меня… Вот, значит, как, Юлия; ты шпионить приходила. Сунула нос в ковшик. Может, и в холодильник влезла? Не удержалась…

И опять я завелась от какой-то ерунды… Конечно, я выбита из колеи. Надо помнить о том, что сказала дама из полиции. Большинство сами возвращаются домой.

Пока сижу с чашкой кофе и обозреваю гостиную, вдруг осознаю, что еще что-то не так. Не знаю, что именно, в чем состоит изменение, но что-то выглядит иначе. Тут тоже Юлия шастала?

Тут я вспоминаю, что проснулась ночью. Позвала его по имени. Он что, был тогда в доме? Бродил по комнатам, а ко мне не поднялся?

Меня пробивает дрожь. Нет, я отбрасываю эту мысль. Это слишком невероятно. Это все Юлия, конечно же, Юлия; искала, о чем можно будет растрепать всему свету… Какая я стала вспыльчивая, нервы совсем никуда!

Вот сейчас подруга была бы кстати. Когда я четыре года назад познакомилась с Сигурдом, их у меня было немало. Ронья самая близкая, но были и другие: Бенедикте, Ида, Эва-Лизе…

Ронья, Бенедикте и я вместе снимали в Бергене жилье — видавшую виды квартирку на улице Хоконсгатен, рядом с кино. Но позже мы не сумели сохранить тесные отношения. Ронья разъезжает по миру, нигде подолгу не задерживаясь. Время от времени публикует статьи в газетах, берется за разные подработки, едет дальше; за ней трудно уследить. На мои электронные письма она отвечает через три-четыре недели. Оказываясь время от времени здесь, звонит мне, и мы идем куда-нибудь посидеть, выпить пива; нам весело вместе, мы много смеемся, но я не успеваю посвятить ее во все свои дела, как бывало в студенческие времена. Ида вышла замуж и переехала в Ставангер. И она, и ее муж работают на износ в нефтепереработке, а когда берут отпуск, уходят покорять горные вершины. У Бенедикте годовалые двойняшки. Наши телефонные разговоры заглушаются их воплями и криками. Эва-Лизе живет в Тромсё, преподает в университете. Ни она, ни я не любим общаться по телефону. Конечно, время от времени мы все равно созваниваемся. В общем-то, мне не на что жаловаться.

Но мы были так близки… Я могла говорить с ними о чем угодно. Под этим я подразумеваю важные темы, но, что еще важнее, и неважные темы тоже. Незначительные, обыденные вещи. «А знаешь, что я сегодня видела в автобусе?» — такие вещи; или: «А я тебе рассказывала про одного парня у нас на работе?» Когда твой муж несколько часов подряд не отвечает на телефонные звонки, хочется поговорить с подругами. В разговоре с ними не нужно напрягаться. С такими людьми разговор клеится сам собой, им можно сказать всё, что пришло в голову. Помолчать, если хочешь. Они могли бы отвлечь меня от мрачных мыслей. Но не могу же я ни с того ни с сего позвонить Эве-Лизе в субботу и спросить, как у нее прошел вчерашний рабочий день. Придется сначала перебирать массу других вещей, произошедших со времени последнего разговора. А мне требуется отвлечься именно от этого, от происходящего сейчас, от кричащего отсутствия Сигурда в доме…

Мне приходит в голову позвонить Маргрете. Может быть, Сигурд просто поехал к матери… Я уже слышу в голове, как он просит прощения, объясняя: понимаешь, телефон сел, а я забыл ключи, не стал тебя будить и поехал к маме . Хотя что значит «просит прощения»? В качестве просьбы о прощении сгодится объяснение.

Пока в трубке слышатся гудки, я думаю, что ей сказать. Звоню, дергаю ее… С другой стороны, она женщина чрезвычайно рассудительная, из тех, кто фыркает, когда люди жалуются на напряжение и нервы. Большинству моих пациентов она дала бы совет взять себя в руки, прекратить искать во всем тайный смысл, наладить сон и питание, уделять больше внимания учебе, навести порядок в своей комнате — и всё образуется . Впрочем, слово «рассудительная», наверное, не вполне подходит. Маргрете многого не понимает…

В трубке гудки, гудки, гудки; ответа нет.

Не могу больше сидеть дома; просто прочь отсюда. Машину взял Сигурд, поэтому я иду к метро и еду в центр.

Сегодня выглянуло солнце, бледное и холодное. Снег почти весь растаял. Чем ближе к центру, тем меньше снега. В вагоне сидят девочки-подростки, едут в город пройтись по магазинам.

Я же могу заглянуть к папе. Я давно не была у него. Навестить его надо бы . Но не могу себя заставить. Представляю: мы с папой сядем у камина в его кабинете, попьем чайку, поговорим. И мне придется рассказывать о чем-нибудь, желательно о прочитанной книге, которую можно обсудить; и лучше о романе, а не об актуальной публицистике. Чтобы сказать ему про это, про Сигурда, из-за чего меня всю трясет, пришлось бы подыскивать слова, способ преподнести это как поддающуюся решению проблему. Иначе лучше об этом не заикаться. Не знаю, может, стоило бы все-таки поехать к папе… Просто побывать у него. С папой хорошо то, что его внимания хватает только на главные события в моей жизни, а так особой близости, откровений он не ожидает. Я могу приехать к нему не одна, и он не будет приставать с вопросами. Но это не совсем то, что мне нужно сейчас, когда я выбита из колеи. А еще ведь, прежде чем ехать, нужно позвонить, узнать, один ли он, или дом полон студентов, которые поклоняются ему, как гуру… Нет, дурацкая идея; в такой день к папе ехать не стоит.

Я могу поехать к Аннике. Вот чего мне хочется. Мы договаривались, что я могу заехать к ним завтра пообедать, но ведь можно же взять и заехать сегодня. Просто заглянуть. Сказать «привет». Сказать, что я подумала, а вдруг они дома…

Нет, это, пожалуй, попахивает полной безнадегой. Так поступаешь, наверное, когда дойдешь до ручки и пуще смерти боишься оказаться в одиночестве. Я барабаню пальцами по сумке; проверить телефон, что ли? Хотя сигнал установлен на максимальную громкость и пропустить вызов вряд ли возможно.

Выхожу из метро на «Майорстюа», вливаюсь в поток спешащих к торговой улице Богстад-вей старшеклассниц с мобильными, длинными локонами и сумками. Может, и я себе прикуплю что-нибудь? Да, мы экономим, все заработанное нужно тратить на дом и ни на что другое — но плевать, Сигурд ведь покупает чертежные инструменты для работы; может, мне для моей работы нужны новые брюки. Я захожу в магазин, смотрю на снующих там школьниц: эти брюки офигенно на тебе смотрятся, восемьсот крон, мне мама дала денег, Амалия сказала, что они собираются приехать встретиться с нами . Эти девушки повсюду видят проблемы. Разговаривая, широко распахивают глаза, разевают рты, втягивают в себя воздух жадными глотками, все у них офигенно такое или офигенно сякое, самые обыденные вещи подаются как непреодолимые преграды. Подруг и парней они обсуждают так, будто не знают, что это только начало, что своего теперешнего возлюбленного они года через четыре и не узнают. Но я не собираюсь открывать им на это глаза. Ко мне они приходят, когда запутаются в жизни до крайности; да, они окажутся в моей комнате ожидания, когда все у них пойдет наперекосяк, когда у них разовьются депрессия, страхи, бессонница, ангедония. Прислушаешься к ним в магазине — и кажется, что все у них так просто; но мне-то их тайны знакомы.