Грегг Олсен - Не говори никому. Реальная история сестер, выросших с матерью-убийцей

«Воспитание» происходило в основном по ночам, вспоминали девочки позднее.

Никки и Сэми могли спать наверху, не подозревая, что мать задумала для них что-то новенькое – очередное наказание, суровое и неожиданное. Шелли нападала как коршун. Ее дочери, ложась в постель, надевали несколько слоев одежды под пижамы на тот случай, если мать выкинет их во двор в зимний мороз.

«Думаю, иногда у нее были для этого основания, – вспоминала Никки. – Мы могли взять у нее косметику или расческу. Вроде того. Но в большинстве случаев мы даже не знали, за что наказаны».

Избиения практически всегда заканчивались кровью. Один раз Шелли затолкала Никки в стенной шкаф. Пнула изо всех сил. Она кричала так, что казалось, у нее легкие вот-вот разорвутся.

– Ты, маленькая сучка!

Мать набросилась на Никки и начала бить, девочка плакала и умоляла ее остановиться.

– Прости, мама! Пожалуйста! Я больше не буду!

На самом деле Никки понятия не имела, что вывело Шелли из себя.

Я что-то не так сказала? Не так сделала? Или причина какая-то еще?

Никки попыталась выбраться из шкафа, но мать схватила ее и швырнула в стену, из которой торчал гвоздь. Только когда голова Никки оказалась в буквальном смысле пригвождена к стене, Шелли отступила.

На тренировки волейбольной команды в школе Никки надевала под шорты колготки телесного цвета, чтобы никто не увидел у нее на ногах синяки и порезы от телефонного провода – еще одного любимого инструмента наказаний ее матери.

Позднее она говорила, что винила себя за материнские срывы, ведь та «только распалялась, когда била меня, потому что я всегда пыталась выбраться».

У Никки была возможность рассказать, что происходит у них дома, но она этого не делала. Держала все в себе. Не хотела, чтобы другие знали, что их подвергают домашнему насилию. «Я даже не думала о том, чтобы кому-нибудь рассказать, – вспоминала потом она. – Я не хотела привлекать внимание. Не хотела, чтобы люди сочли меня странной. И потом, никто же не спрашивал. Ни единого раза».

Насилие было не только физическим. Шелли использовала на дочерях и психологическое давление. За неделю до Рождества она заперла Никки в ее комнате. Сказала, что она никчемная и никогда ничего не добьется.

– Ты чертова неудачница! Смотреть противно!

Но когда наступил сочельник, Шелли вдруг стала идеальной матерью. Осыпала дочерей подарками, подала чудесный рождественский ужин, и на один вечер они почувствовали себя самой счастливой в мире семьей.

А потом все закончилось.

Кое-какие приемы их мать использовала постоянно. Дарила детям подарки, а на следующий день отнимала. Говорила, что они испорченные и неблагодарные, что они не заслуживают того, что им дается.

Однажды Никки получила в подарок куклу с нитяными волосами, от которой была в полном восторге. Но Шелли буквально тут же ее забрала и заперла в шкаф. Девочки знали, что мать расставляет для них ловушки, чтобы узнать, если они заберутся туда, куда она им запретила. Она особым образом расставляла вещи или приклеивала кусочек скотча к краю двери, чтобы видеть, открывали ее или нет. Никки научилась действовать осторожно. Особенно со своей любимой куклой.

«Я ждала, пока мать уйдет, и только тогда, очень аккуратно, доставала куклу у нее из шкафа, чтобы немного подержать в руках, – рассказывала она. – Иногда она меня ловила. Иногда нет».

На другое Рождество Шелли подарила Никки и Сэми заколки с медвежатами, положив их в чулки на камине. Девочки распечатывали подарок за подарком, куча оберточной бумаги на полу росла, и каким-то образом заколки в ней затерялись. Шелли разъярилась настолько, что отхлестала дочерей проводом.

– Вы самые эгоистичные и неблагодарные в мире девчонки!

С помощью Дэйва Шелли всю ночь гоняла их по дому, заставляя искать заколки. Когда те наконец нашлись, заткнутые в другой рождественский подарок, дочери сразу догадались, кто спрятал их там.

Грандиозный скандал, завершающийся побоями, похоже, был лучшим подарком для Шелли на Рождество.

Девочки взрослели, и Шелли изобретала все новые приемы, чтобы их помучить.

– Колодец вот-вот пересохнет, – объявила она как-то ни с того ни с сего, имея в виду их единственный источник воды в новом доме.

– Больше никакого душа. И спрашивайте меня, прежде чем идти в туалет.

Этот трюк она использовала и раньше – даже в доме на Фаулер-стрит, где был центральный водопровод.

Как только Шелли оставляла дочерей дома одних, они бежали в ванную и спешно принимали душ. Сэми промокала полотенцами пол, стены ванной и краны. Мокрые полотенца приходилось прятать. Нельзя было оставить ни одной улики, указывающей на то, что они ослушались матери. Вымывшись, Сэми старалась сделать так, чтобы выглядеть по-прежнему грязной.

«Очень неловко было являться в школу, не приняв душ, – вспоминала она. – Хотелось выглядеть аккуратной и хорошо пахнуть. Но мама стремилась все контролировать. Только она могла решать, когда нам мыться, даже когда ходить в туалет. Мы должны были на все спрашивать ее разрешения. Даже душ считался привилегией, которой она одна могла нас наградить».

Иногда, после побоев, Сэми проскальзывала в комнату сестры и забиралась к ней под одеяло. Они с Никки могли лежать так часами, жалуясь друг другу на то, как болят у них спины, и обсуждая, что сделали бы с матерью, чтобы та их больше не била.

– Хорошо бы ее уменьшить, – предлагала Сэми. – Сделать совсем крошечной и посадить в клетку.

Никки идею одобрила, но тут была одна загвоздка.

– Она все равно выберется и будет кусать нас за ноги!

Они вместе рассмеялись.

– Или, представь, будет заколачивать нам в ноги маленькие гвозди маленьким молоточком, – добавила Никки.

Сэми представила.

Нет, уменьшать мать не имело смысла. Ни малейшего.

Хотя гостей они не принимали, внешнее впечатление в семье Нотек ценилось очень высоко. Дэйв это понимал. И Никки тоже. Даже Сэми позднее говорила, что понимала, как важно им было соблюдать внешнюю пристойность, хотя в действительности их мир катился в тартарары. Замазывать тональным кремом синяки на ногах. Втыкать искусственные цветы в пересохший палисадник. Как будто если то, что видно снаружи, будет красивым, то и все творящееся у них в ванных, в спальнях, в подвале и на заднем дворе тоже перестанет казаться ужасным.

Или нет?

Шелли, где бы она ни обитала, старалась придать своему жилищу кантри-стиль, скорее, в духе Холли Хобби [1] Холли Хобби – американская художница-акварелистка, известный иллюстратор детских книг. Отличительная черта ее художественного стиля – изображение детей, в основном девочек, в характерном узнаваемом стиле кантри. , чем Марты Стюарт [2] Эксперт по домоводству, телеведущая и писательница. . Ее любимым цветом был голубой, поэтому темную дубовую мебель в их новом доме обили голубой тканью, а где это не получилось, закрыли лоскутными покрывалами с сердечками и цветами. Розовыми и голубыми. Шелли повсюду расставляла кукол и плетеные корзинки. Особую любовь она питала к фарфоровым статуэткам детишек с широко распахнутыми глазами. Не могла устоять перед очередным чайничком с бабочками и цветами. Если замечала где-нибудь свободное местечко, куда можно было поставить новую безделушку – обязательно в стиле кантри, – то тут же отправлялась в торговый центр или выбирала что-нибудь по каталогу. Потом восторженно устанавливала на место свое приобретение, минуту им любовалась и принималась искать, куда еще можно что-нибудь втиснуть. Все комнаты в доме были завешаны семейными фото. На стенах практически не было свободного места – портреты девочек, а позднее еще и их двоюродного брата Шейна, смотрели отовсюду. Десятки фотографий обрамляли камин из красного кирпича.