Джиллиан Макаллистер - Все, что вы скажете [litres]

– Общественный адвокат.

Голос офицера вырвал меня из воспоминаний. Прошло не больше часа с тех пор, как я попросила адвоката. Надеюсь, он хороший и трудолюбивый.

Меня привели к тому же телефону, по которому я разговаривала с Рубеном. Провод свисает, как петля. Было бы чудесно отойти от этой стойки, но нельзя.

Мои колени дрожат, когда я беру трубку.

– Джоанна? – спрашивает мой защитник.

Я очень удивляюсь, что это женщина. Не очень-то феминистично с моей стороны.

– Да, здравствуйте. – Мой голос охрип.

– Здравствуйте, меня зовут Сара Абберли. Пожалуйста, сейчас ничего не говорите. – Ее голос тоже хриплый, звучит прерывисто. – Полиция, скорее всего, слушает.

– Мне просто нужно все объяснить, – говорю я шепотом, почти в отчаянии. Трубка становится влажной. – Прояснить, что случилось.

– Ничего не говорите полицейским. Хотя скорее всего вы уже чем-то поделились… Они стоят там, будто бы пьют чай, но сами слушают…

Я оглянулась на полицейских. Они сидели за столом, безучастно глядя на мониторы видеонаблюдения.

– Хм, хорошо, – скептично ответила я.

– Боюсь, все серьезно, Джоанна.

– Вы приедете?

– Скоро, сперва они должны…

Я слышу, как она печатает.

Я представляю ее: облегающей костюм, узкие брюки, дизайнерские очки, крашеные волосы. Она стучит ручкой по кухонной стойке минималистичного дизайна. Позади нее стоит мужчина – высокий, жилистый; возможно, он преподаватель. Он делает пюре из авокадо. Они часто едят по ночам.

– Полицейские должны направить ваше дело в отдел уголовных расследований, – сказала адвокат.

– Уголовных? – У меня в голове ни единой мысли.

– Да, отдел уголовных расследований. И вас не могут допрашивать, пока не протрезвеете.

– Я очень даже трезвая.

– Лучше подождать до утра. Я приеду, как только смогу.

Мне нравится эта краткость, и Рубену эта женщина бы понравилась.

– У вас есть двадцать четыре часа, больше откладывать не будут, им необходимо присутствие старшего офицера для подписания бумаг. У вас есть все, что нужно? Вас кормят?

– Да. – Мой голос слабеет, как только я представляю, что проведу всю ночь в этой жуткой синей камере.

– Вы меня не знаете, – продолжает моя собеседница, – но я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам. Обещаю.

– Понятно.

Я отвечаю односложно, и, наверное, она думает, что я идиотка.

Разговор закончился, трубка у меня в руке кажется тяжелой без ее голоса на другом конце провода. Я положила телефон и бесцельно замерла на секунду, наслаждаясь относительной свободой. Даже здесь уже чувствовалась разница.

Сержант Моррис вернулась, и я поняла, что адвокат была права – они слушали. Меня пробирает дрожь: полицейские не союзники, а враги.

Меня отвели обратно, в тринадцатую камеру. Скоро полицейские пойдут домой, к своим семьям, а я буду здесь одна ждать другую смену. Сержант Моррис отправится к мужу, которому будет жаловаться на работу, пока он помешивает запеченные бобы, разогревающиеся на плите. Дети, переодетые в пижамы, уже будут в своих кроватках.

Я запрокидываю голову наверх и разглядываю стрелку – указатель на Мекку. Снаружи может случиться все, что угодно, – мировой катаклизм, чья-то смерть – а я и не узнаю.

Некоторое время сижу неподвижно и играю в одну из моих любимых игр: представляю наших с Рубеном детей. Может быть, они унаследуют длинный нос моего брата Уилфа. В моих фантазиях мы с дочкой играем на металлофоне, у нее рыжие волосы Рубена. И почему мы ждали так долго? Рубен, думаю, сейчас я готова.

Меня проверяют каждые полчаса, знаю точно, потому что считаю, – полезно знать, сколько прошло времени.

Они кричат через окошко и закрывают его быстрее, чем нормально осмотрят камеру. Очень небрежно. Все делается абсолютно безразлично. Называют меня по имени и, когда я поднимаю голову, уходят.

Мне бы хотелось, чтобы они открыли дверь и я смогла выглянуть наружу: посмотреть на другое освещение или обстановку, даже на тот лестничный пролет, по которому шла, еще не осознавая, что приближаюсь к месту своего заключения.

В полтретьего утра я спрашиваю, почему проверки продолжаются. К этому моменту проявляются неприятные симптомы похмелья: чувствительность к свету из открытого окошка, шум в голове, сухость во рту и трясущиеся руки.

– Почему вы не даете мне спать? – Вопрос звучит довольно-таки жалко.

– Вы в состоянии алкогольного опьянения, поэтому относитесь ко второй категории, – отвечает женщина. Она со мной незнакома, но ведет себя так же резко, как сержант Моррис.

– Ко второй категории?

– Первая категория – просто приглядывать время от времени; вторая – проверять каждые полчаса; третья – постоянный надзор. Вы в камере для пьяных, с матрасом на полу вместо кровати.

– Ничего себе, – я была бы рада поговорить с ней еще, чтобы немного успокоиться, услышать доброе слово, но она закрывает окошко. Но я все равно спрашиваю: – Мой муж уже приходил?

Окно открывается на пару сантиметров, я вижу только глаз и уголок ее рта, который не улыбается. Она снова закрывает окно, ничего не отвечая.

Наверняка однажды что-то произошло, и теперь они вот так всех проверяют. Я протягиваю руку и трогаю стенку рядом с головой. Может быть, случай произошел именно в этой камере с человеком, за которым они не следили.

Я обустраиваюсь: расправляю подушку; убеждаюсь, что матрас лежит четко вдоль стены; ставлю пустой поднос из-под еды в угол комнаты, рядом с туалетом.

Убеждаю себя, что вскоре я буду вспоминать происходящее сейчас с улыбкой. Этот случай будет добавлен к списку тех несуразных ситуаций, в которых я оказывалась, и моя семья, особенно Рубен, будут закатывать глаза, вспоминая об этом.

«Помнишь, как ты оставила открытой воду в ванной и затопила квартиру?» – спросит Рубен, со смехом откидывая голову назад. А я скажу: «Думаю, что переплюнула тот случай, проведя ночь в тюрьме».

Лежа на боку, ожидаю проверки в три часа. Я представляю рядом с собой мужа, как его длинные руки обнимают мое тело. Смотрю на стену и думаю, мечтает ли он о том же, лежа дома в одиночестве.

Когда другой полицейский подает мне воду через окно в двери, спрашиваю его о посетителях.

– Когда я смогу кого-нибудь увидеть, здесь есть часы посещения?

– Это вам не больница, – отвечает полицейский.

Он старше всех, кого я здесь видела. У него седые волосы и румяное лицо. Больше я ничего не вижу – ни жестов, ни роста. У нас какое-то странное, обрывочное взаимодействие.

– Да, это скорее похоже на тюрьму, – говорю я, сглатывая. Понимаю, что сижу, подавшись вперед, напряженная, как собака в ожидании возвращения хозяина. «Пожалуйста, не закрывайте окно, не оставляйте меня здесь».