Эрик Ластбадер - Возвращение Борна

Часом позже, добившись идеальных результатов, Зина сказала:

— Пойдем и приляжем, любимый.

Арсенов, успевший переодеться в черный, перевязанный на талии муслиновый халат, лишь отрицательно мотнул головой. Он стоял у огромного окна и наблюдал за тем, как бриллиантовая россыпь ночных огней Будапешта колышется, отраженная в темных водах Дуная.

Зина, растянувшись на низкой кровати, негромко засмеялась.

— Посмотри, какое чудо, Хасан. — Она провела своими длинными пальцами по простыням. — Настоящий египетский хлопок. Просто сказка из «Тысячи и одной ночи»!

Арсенов повернулся и смерил женщину недобрым взглядом:

— Довольно, Зина! — Он указал на ополовиненную бутылку, стоящую на тумбочке. — Коньяк «Наполеон», мягкие простыни, широкая кровать... Однако роскошь — не для нас!

Глаза Зины широко раскрылись, полные губы скривились в недовольной гримасе.

— Почему? — спросила она.

— Видимо, ты не усвоила урок, который я только что преподал тебе. Потому что мы — воины! Потому что мы отвергли все мирские соблазны и не стремимся обладать ничем материальным!

— Ты не стремишься обладать и оружием, Хасан?

Он покачал головой, не сводя с нее холодного, злого взгляда.

— Наше оружие имеет свое предназначение.

— Эти приятные вещи тоже имеют свое предназначение, Хасан. Они дают мне возможность почувствовать себя счастливой.

Из глотки Арсенова вырвалось низкое рычание.

— Я вовсе не стремлюсь обладать этими вещами, Хасан, — торопливо заговорила Зина. — Просто приятно попользоваться ими хотя бы день-два. — Она вытянула руку по направлению к мужчине. — Неужели ты не можешь отступить от своих железных правил даже на столь короткое время. Мы оба сегодня изрядно потрудились и заслужили хотя бы недолгий отдых.

— Говори сама за себя, меня же всей этой роскошью не соблазнишь! — резко ответил он. — И мне противно, что это произошло с тобой!

— Не могу поверить в то, что я стала тебе противна. — В глазах любовника и командира Зина увидела выражение, которое она ошибочно приняла за железную волю и самоотречение. — Ну что ж, я готова разбить эту бутылку и усыпать осколками постель, если только ты согласишься лечь рядом со мной.

— Я уже сказал тебе, — мрачно предупредил он, — не шути с этими вещами, Зина!

Женщина приподнялась, встала на колени и поползла по кровати в его направлении. Ее груди, залитые мягким светом торшера, искушающе подрагивали.

— Я не шучу, — сказала она, — я вполне серьезна. Если тебе по душе испытывать боль, пока мы занимаемся любовью, разве посмею я спорить?

Не двигаясь, он долго смотрел на нее. Арсенов уже понял, что она действительно не шутит и не подтрунивает над ним. Наконец он сделал шаг по направлению к кровати.

— Ты действительно не понимаешь? Наш путь — предопределен! Мы вступили на тарикат, духовную тропу, ведущую к престолу Аллаха.

— Не отвлекай меня, Хасан. Я все еще думаю об оружии. — Зина ухватила подол муслинового халата и потянула его к себе. Другая ее рука стала гладить повязку на его ноге — там, куда он был ранен, а затем поднялась выше...

Их близость была ожесточенной, словно рукопашный бой. Страсть питали два источника: физическая потребность и желание причинить другому боль. Если бы кто-нибудь увидел, как эти двое перекатываются, рычат и кусают друг друга, вряд ли он решил бы, что любовь имеет к этому хоть какое-то отношение. Когда Зина вцеплялась в Хасана ногтями, он сопротивлялся, отчего они еще глубже проникали в его тело. Он укусил ее, и она, оскалив зубы наподобие волчицы, стала впиваться ногтями в могучие мышцы его рук, груди, плеч. Хасан словно находился в полубреду, и только нарастающее чувство боли не позволяло ему окончательно раствориться в тумане странного, противоестественного наслаждения.

Арсенов заслуживал наказания за то, как он поступил с Халидом Муратом — своим боевым товарищем и другом, пусть даже это было необходимо для того, чтобы его народ смог выжить и добиться процветания. Сколько раз Арсенов убеждал себя в том, что жизнь Халида Мурата была принесена на алтарь будущего Чечни! И все же, как закоренелый грешник, как изгнанник, он был снедаем сомнениями, страхом и полагал, что заслуживает сурового наказания. Хотя с другой стороны, думал он сейчас, находясь в состоянии недолгой смерти, каковой является сексуальное забытье, разве подобная судьба не является уделом всех пророков? Разве эта пытка не есть дополнительное свидетельство того, что он избрал правильный путь?

Зина лежала в его объятиях. Она могла бы находиться и сотнях миль отсюда, но, вне зависимости от этого, ее сознание всегда было наполнено мыслями о пророках. Или, если говорить точнее, об одном пророке — пророке последнего дня, который являлся властителем ее мыслей с тех пор, как впервые она возлегла на ложе с Хасаном. Ее мучило, что Хасан не желает разделить с ней наслаждение окружавшей их сейчас роскошью, и все же, обнимая его, она думала вовсе не о нем, и, когда он входил в нее, мысли Зины были заполнены не им, а Степаном Спалко, которого она боготворила. И когда — перед тем как кончить — она до крови прикусила губу, это было не от страсти, как ошибочно подумал Хасан. Просто Зина боялась, что с ее губ криком сорвется имя Спалко. Хотя в глубине души ей очень этого хотелось — хотя бы для того, чтобы ранить Хасана еще больнее, чем на это были способны ее зубы и ногти. Ранить почти смертельно, поскольку Зина не сомневалась в его любви к ней. Эта любовь казалась ей глупой и первобытной. Так же бессознательно ребенок тянется губами к груди своей матери. Хасан стремился получить от нее тепло и надежное убежище, ощущение, что он вернулся в материнское чрево. От такой любви по ее телу начинали бегать мурашки.

Но к чему стремится она сама?

Хасан пошевелился, вздохнул, и ход ее мыслей нарушился. Зина полагала, что он спит, но оказалось, что это не так. Теперь все ее внимание было приковано к нему и заниматься собственными мыслями не осталось времени. Она вдохнула мужской запах, поднимавшийся от него, словно предрассветные испарения, и ощутила, что его дыхание участилось.

— Я думал, — прошептал он, — о том, что значит быть пророком и назовет ли меня этим словом когда-нибудь мой народ?

Зина промолчала, понимая, что ему сейчас не нужен ее ответ. Он пытается убедить себя в правильности выбранного пути, и ему требовался лишь молчаливый слушатель. Это была слабость Арсенова, о которой не знал никто другой и которую он выказывал лишь перед ней. Интересно, подумалось Зине, хватило ли проницательности у Халида Мурата, чтобы выявить это слабое место своего товарища? В том, что это удалось Спалко, она не сомневалась.