Олег Рой - Оправдание невиновных

— Так почему ж не нравится?

— Да ну… — в динамике покашляли. — Душный он какой-то. Одно слово — куркуль.

— Жадный, что ли? — уточнил Стас.

— Не, не жадный. а такой, знаешь — я ни к кому не лезу и вы ко мне в хату не лезьте.

— Из тех, что в церкви поклоны кладет, а дома жену смертным боем лупит? — подсказал вдруг Мишкин. — Типа мой дом — моя крепость.

— Ну… вроде того… Чужая душа потемки, короче. Правда, про жену лупит не скажу. Жалоб на него никогда не было. Сонька, конечно, тише воды ниже травы ходит, ну да оно и понятно.

— Она что, действительно без бутылки никак?

— Да ну, какое там! Нормальная баба. Хотя перед мужем прямо стелется. Уж не знаю, чем он ее так выстрожил. Синяков я на ней никогда не видел. Или там чтоб хромала, к примеру, не видел. И жалоб не поступало. Ни от нее, ни от еще кого. Это ведь женился он на Соньке, а так-то у него и другие живали. Но жалоб — нет, не было.

— Другие? — оживился Стас. И где эти другие сейчас, не в курсе?

— Я тебе кто, ЦРУ, что ли, чтоб все про всех знать? — гулко захохотал «отличный мужик» Борис Ефимыч. — Ну ладно, ладно… Одна, Лерка вроде, у Ахмета сейчас, на рынке стоит. Светка углы подпирает, улицы подметает. Про других не знаю, мне как-то ни к чему.

— Улицы подметает? Дворничает, что ли?

Из динамика раскатился еще более гулкий хохот:

— Скажешь тоже! Ты прям «руссо туристо, облико морале».

— А, понял, — хмыкнул Мишкин. — В ночных бабочках, значит.

— Ну да. В самых таких, знаешь… Те, что в массажных салонах и в баньках все-таки поприличнее, а те, что вроде Светки этой, в самом низу. Говорю же, углы подпирает. Даже не на магистральной трассе. Ты долго меня допрашивать собрался? Нет бы заехать — посидели бы, я б тебе все в лучшем виде обсказал. Что вообще за интерес такой у всех проснулся к Кащееву? Тебе-то он зачем?

— Да это не мне, следователю одному нашему, — честно признался Мишкин.

— Это которая в телевизоре вместе с Кащеевым сидела? — догадался участковый. — Ничего, симпатичная. Ей-то чего от него понадобилось?

— А ей, как ты выражаешься, морда кащеевская не понравилась. Никому он почему-то не нравится, а вроде такой весь положительный — и тихий, не скандалист, и не пьет, и хозяйственный, и ни в чем дурном не замечен, прямо образец для подражания.

— Может, потому и не нравится, что уж больно правильный? — раздумчиво проговорил динамик. — Ничего так следовательша твоя, не только симпатичная, — участковый опять коротко хохотнул, — еще и соображает. А поглядишь — девчонка, фитюлька. Для нее, значит, стараешься? Ну-ну, — участковый понимающе хмыкнул. — Только… делу-то сто лет в обед. Вы чего там, решили в архивах поковыряться?

— Да нет, Борис Ефимыч, мы так, из любопытства. Спасибо за помощь.

Попрощавшись с участковым, он повернулся к Арине:

— Ну что, Арина Марковна, — Мишкин ухмылялся во весь рот. — Плакала твоя безупречная репутация? Борис-то Ефимыч, по ходу, решил, что у нас с тобой шуры-муры прямо на рабочем месте.

— Да слышала! — отмахнулась Арина, едва сдерживая смех. — Придется тебе, Мишкин, на мне жениться. А то ведь и впрямь слухи — нехорошо.

— Угу, — хмыкнул он. — А ты пойдешь?

— Я… обдумаю… — протянула Арина с серьезнейшим выражением лица, но, не удержавшись, прыснула, прикусила губу и вытаращила, как бы в испуге, глаза. — Ой, а как же Тамара? — она даже назвала мишкинскую жену полным именем, давным-давно общими усилиями превращенным в Мару и Маринку.

— М-да, — серьезно покачал головой Стас, обожавший свою Тамару не меньше, чем Молодцов свою тихую обстоятельную Веру. — Это проблема. Ну ничего, Маринка — святая, она поймет.

— Я, может, и святая, и все могу понять, но пусть мне сперва объяснят, что именно, — сурово заявила появившаяся на пороге худощавая, коротко стриженая брюнетка в распахнутой дубленке. — Мишкин, ты сегодня домой собираешься? А то меня сразу на три свидания зовут, я вот и думаю…

— Вот видите! Нарасхват моя благоверная! — Стас, облапив жену, закружил ее по комнате, едва не сшибая рабочие столы. — Тамарочка, я Вершиной репутацию испортил, говорит, я теперь на ней жениться должен.

— На ком жениться? На репутации? — Марина преподавала в школе русский язык, и шуточки отпускала соответствующие.

Арине вдруг подумалось: как же разительно отличаются эти две семейные пары. Тихая, спокойная, почти флегматичная Вера очень под стать своему Молодцову, кто-то мог бы, пожалуй, даже принять их за брата и сестру. Правда, Молодцов раза в два крупнее своей невысокой хрупкой жены — но все равно они похожи! И рядом — улыбчивый кругленький Стас со своей, как он выражался, «смертельно начитанной», худой как змея и такой же язвительной Маринкой, которая не только за словом в карман не лезет, да еще каждое из этих слов — с двойным, тройным, а то и побольше смыслом.

Что там говорил Лев Николаич Толстой про одинаковость счастливых семей? Ошибался классик, ох, как ошибался. Разное оно — счастье. Они-то с Виталиком уж такими «половинками» были: одними и те же книжками зачитывались, одну и ту же музыку слушали, над одними и теми же шутками смеялись. Даже внешне были похожи. Шесть лет так прожили — душа в душу. А потом… А потом — суп с котом, сердито оборвала она ненужные мысли.

Воспользовавшись воцарившимся в комнате с появлением Марины веселым сумбуром, Арина незаметно выскользнула за дверь.

Выйдя из РУВД, она привычно повернула направо — и остановилась вдруг. Что она делает? Виталик-то, получается, был прав: ничего-то она вокруг себя не видит. Еще и гордится: она ведь совсем не то, что некоторые, которые каждый день, кроме субботы и воскресенья, в половине девятого садятся в один и тот же трамвай, а в шесть точно так же едут в обратную сторону. А в выходные — телевизор или дача. И так — тридцать лет. Разве что на машину пересядут, а маршрут все тот же. Как будто они сами — трамваи. Вот у нее, у Арины, совсем другая жизнь: никаких тебе с девяти до пяти, каждый день что-то другое, то РУВД, то, прости боже, морг или ИВС, то место происшествия. А по сути глянуть, Арина — точно такой же трамвай. Только маршрутов побольше, но чем тут гордиться, все наизусть знакомо, можно на ходу спать, ноги сами доведут.

Работа, хоть бы и самая-пресамая любимая — это ведь не вся жизнь. Даже Надежда Константиновна, за глаза именуемая, разумеется, Крупской, несгибаемый борец и старейший следователь подразделения — даже она видит вокруг больше, чем ты, Арина Марковна. То картинку принесет, что один из внуков нарисовал, то примется заглядывать в кабинеты: граждане коллеги, оторвитесь на мгновение от своих дел, подойдите к окну, поглядите, какая после давешнего ливня радуга поднялась! И радуется так искренне, словно ей не под шестьдесят, а вдесятеро меньше. А вот тебе, душа Арина, все сто шестьдесят.