Олег Рой - Дважды два выстрела

Но раньше он не видел этой восхитительной множественности так отчетливо. Нет, не так. Раньше он был неспособен увидеть. Но теперь… Теперь все иначе. Теперь… А потом? Что там — дальше? Что он еще сумеет увидеть? При одной мысли об этом захватывало дух. Пока еще захватывало. Пока это были лишь мгновения — томительно-острые, почти болезненные и непередаваемо сладостные. Там, потом, среди пляски ослепительных световых потоков отдельные сверкающие мгновения сольются в одно бесконечное бытие. Он знал это абсолютно точно. Если бы не это знание, блеклая серость окружающего не дала бы ему дышать, задушила бы своей тяжкой глухотой, где не было никакого эха, никакой множественности, никакого единства…

Да, ему выпала несравненная, ослепительная честь — стать проводником воли Великих Сил. Пусть пока он еще на пути к Высшему Свету — до сих пор он все делал правильно. И отметивший его Знак — драгоценная награда и еще более драгоценное обещание.

Правда, сейчас внутри — предательски и неостановимо — нарастали сомнения. Должен ли он продолжать? Или от него требуется совершить что-то иное? Что-то большее? Справится ли он? И, главное, как понять — что именно ему предначертано?

Может быть, эта странная девушка, что так внимательно его расспрашивала, слушала — и даже как будто понимала! — может быть, она… тоже знак? Указатель? Или наоборот… враг? Препятствие? Одно из орудий Тьмы? Сумеет ли он стать достойной преградой?

Как понять?

Бронзово-синяя «тойота» стояла за сквериком, возле которого располагалось здание следственного комитета. Эрик предупредительно распахнул перед Ариной дверцу:

— Куда сегодня?

— Домой.

— Как? Я думал, мы… — в голосе его слышалось искреннее огорчение.

Но Арина только покачала головой.

Уже возле ее подъезда он, прижав ее к себе, почти умоляюще шепнул в ухо:

— Может, все-таки…

Она только улыбнулась загадочно. Точнее, надеясь, что улыбка выглядит именно загадочной, а не неприлично счастливой. Слишком все быстро, нельзя так. Да и поработать действительно было нужно.

Дома Арина устроилась в углу дивана — сладко дремлющий Таймыр шевельнул дымчатым ухом, вытянул подальше лапы, возложив их на так кстати возникшую рядом ногу, замурчал, засопел, зачмокал — и принялась заново, теперь уже максимально внимательно просматривать сделанные восторженным фотографом снимки с открытия выставки.

Нет, на самом деле снимал вовсе не автомат. Первые кадры, запечатлевшие еще пустую галерею, делались примерно раз в минуту-две и повторяли друг друга один в один. Потом слева — там располагалась дверь в служебную часть — появились девушки. Обе в свободных светлых одеяниях — не белых, а скорее бледно-бледно кремовых — и таких же шарфах-повязках, поддерживающих «греческие» прически. Девушки были настолько похожи, что Арине стало жутковато от этой неправдоподобной двойственности. И фотоаппарат защелкал с частотой пульса — неровного, рваного, постепенно ускоряющегося. Это походило на серию стоп-кадров киносъемки: шаг, еще один, еще полшага…

Свет погас, когда до обрамленного зеленью араукарий главного входа девушкам оставалось не больше десяти метров.

Несколько кадров заливала темнота. Не сплошная, а размытая — тут светлая полоса (должно быть, белая колонна), тут еще одна, тут бледное пятно. А тут — крошечная белая точка. Вспышка? Дефект? Или усталые глаза начинают видеть то, чего нет? Надо бы, подумала Арина, попросить Лерыча — пусть поколдует, может, удастся какое-то изображение вытащить. Или даже Левушку Оберсдорфа — если есть что-то, связанное с компьютерными технологиями, лучше него никто не справится.

Первый после темных освещенный кадр производил впечатление взрыва.

Все те же белые изломы стен, колонн и перегородок, все те же там и сям яркие пятна картин, и посредине, точнее, чуть вправо от «посредине», две неподвижные фигуры: лежащая и рядом с ней — сидящая. Темные волосы стекали с печально склоненной головы сидящей девушки как траурное покрывало. И расползавшееся по бледно-серому ковролину пятно блестело тоже темным, почти черным блеском — вовсе не красным…

Жуть какая. Арина передернула плечами, помотала головой. Разные трупы ей доводилось видеть: изрезанные, изломанные, «гнилые», изгрызенные крысами, даже на «расчлененку» дважды выезжать приходилось. Но сейчас ей казалось, что ничего более страшного она в жизни не встречала: в ярко освещенной белой «раме» — неподвижная, неправдоподобно красивая скульптурная композиция. Скорбь. Белое и черное. Алебастр, мрамор, черный лак.

Море волнуется раз… фигура на месте замри!

Сейчас позирующие модели «отомрут»: шевельнутся, взметнув темными волосами, обменяются понимающими улыбками, поведут затекшими плечами, брезгливо сморщат точеные носики, заметив пятна на одежде — и пойдут отмываться, причесываться, приводить себя в порядок…

Что-то в этой картинке было неправильно.

Арина пролистала всю серию еще раз. И еще. И еще…

Все искусственно, все напоказ.

Вообще все эти Бриары какие-то… ну вот как будто хватаешь из вазы яблоко — румяное, блестящее, радостное — вонзаешь зубы, ожидая, что сейчас брызнет упоительно вкусный сок… а на зубах — пенопласт скрипит. Идеальная семья, идеальный дом, идеальные дети. Правда, идеальна только одна, вот беда-то. Вот если бы у Бриаров была только Софи, то-то они, небось, счастливы были бы.

Да-да-да, мамочка их, томно вздыхая, прямо герцогиня в изгнании, заявляет, что сестры друг в друге души не чаяли, а по словам школьной подружки выходит совсем иное: что сестры были настолько разными, насколько это вообще возможно. И в этой истории про двух девочек — идеальной и, скажем так, почти пропащей — тоже чувствуется ощутимый привкус пенопласта. Одиллия-Одетта — это только на балетной сцене впечатляет.

Да еще фотограф этот ненормальный со своими идеями дикими — нет никакой, мол, пары близнецов.

Так, может, вся эта история вовсе не про хорошую девочку и плохую девочку? А про что-то другое? Или про кого-то другого?

Ручек в ящике шубинского стола было пять. На всякий случай Арина изъяла их все, после чего приступила к тому самому следственному эксперименту, про который Пахомов спрашивал «зачем это?»

Соседка была категорична:

— Тот выстрел громче был! Который я слышала! Вот на чем хотите поклянусь — громче! Этот — тьфу, а тогда прям бабахнуло! Я так и подпрыгнула!

Молоденький опер Клюшкин из местного отделения, отправленный в соседскую квартиру для присмотра за темпераментной свидетельницей, робко выглядывал из-за могучего плеча.

— Руслана Алексеевна, — прервала Арина бурные излияния взволнованной «мероприятием» соседки. — Про звук мы уже поняли, сейчас показания свои подпишете. Только скажите, вы после того, как выстрел слышали, долго еще не спали?