Олег Рой - Дважды два выстрела

— Да что вы себе позволяете?

Ничего, пусть, подумала Арина. Она не видела лица собеседника, но была совершенно уверена: Валерий Тимурович сейчас красен, губы дрожат и, очень может быть, действительно, как чайник, слюной брызгает.

— Да не более того, что дозволяет уголовно-процессуальный кодекс, — равнодушно парировала она. — И даже меньше того. И вы это отлично знаете. И привезете свою… — она хотела сказать «подзащитную», но подумала, что лишнего лучше не давить, — свою клиентку для беседы.

— На каком основании?

— Ну, к примеру, как подозреваемую в укрывательстве. Преступление-то совершено, а ваша… клиентка молчит как рыба об лед.

— Да откуда она может что-то знать!

— И может, и знает, Валерий Тимурович. Но — молчит. Нехорошо, знаете ли. Со следствием сотрудничать надобно. Ой, только не вопите так, у меня барабанные перепонки лопаются. И не рассказывайте, что у нее психологический ступор, и медицинскими терминами в меня не швыряйтесь. Ступор, он, может, и ступор. Но я догадываюсь, почему она молчит. Даже, пожалуй, знаю. Так что будьте уж так любезны. Завтра, прямо с утра, добро пожаловать в следственный комитет. Пока… — она хотела было сказать «пока не пришлось ее к нам силой доставлять», но в последний момент изменила формулировку. — Пока у вас неразрешимый конфликт интересов не нарисовался. Вы ведь семейный адвокат, правильно? Вот и привозите девушку. Договорились?

Готовясь к долгожданной встрече с «главной свидетельницей», Арина сразу решила, что задавать вопросы — бессмысленно. Точнее, бесполезно. Скорее всего, бесполезно. Поэтому классический допрос она заменила собственным монологом. Тихим, задушевным, пронизанным сочувственной, всепонимающей интонацией:

— Думаю, она тебя сильно раздражала…

Лицо сидящей напротив девушки оставалось равнодушным. Впрочем, что там, теперь-то Арина точно знала, кто это. И успела заметить, как в глазах, сосредоточенно устремленных в верхний угол комнаты, мелькнула искра. Да, точно.

Или… показалось?

Что, если она ошибается?

Хотя разве можно тут ошибиться? Без вариантов. Настолько без вариантов, что этот допрос, в сущности, и не нужен совсем. Но Арина не могла без него обойтись. Ей нужно было — увидеть. И поэтому не оставалось ничего другого как продолжать. Привычным движением она провела пятерней от лба к затылку — не то пригладила коротко стриженые волосы, не то взъерошила их. Дело было не в волосах — жест хорошо помогал привести в порядок мысли.

Сидящий в углу адвокат, к счастью, пока помалкивал — не то от изумления, не то от растерянности, не то начинал что-то понимать и соображал, что теперь с этим пониманием делать. Он же не только эту молчаливую девушку представляет — он же семейный адвокат. Не конфликт ли тут интересов намечается?

Впрочем, хмыкнула про себя Арина, что ей до адвокатских проблем. Помалкивает — и ладушки. А у меня другие заботы. Ох, получится ли…

— Ты можешь не отвечать. Я даже спрашивать ни о чем не стану. Пожалуй, я просто расскажу тебе… историю. Жили-были две девочки, Софи и Николь, похожие как две капли воды. Ангел и… еще один ангел. Только почему-то одну из них постоянно ставили другой в пример. Хотя спору нет, было за что. Софи была нежна и послушна, образцовый ребенок. Николь же… нет, она и не пыталась быть образцовой. Софи ласкалась к родителям — Николь грубила и вырывалась из объятий. Софи с первого класса стала отличницей — Николь сбегала с уроков, чтобы… Впрочем, неважно. Обе девочки любили рисовать. Но Софи могла сидеть над своими работами с утра до ночи, Николь же, едва что-то не получалось — комкала бумагу, расшвыривала краски и карандаши, а после и вовсе забросила и альбомы, и все остальное.

Арина старалась, чтобы голос звучал ровно. А главное — чтобы в нем не звучало ни малейшей обвинительной нотки, только всепоглощающее сочувствие:

— Родители бились с упрямицей Николь как могли — переводили из школы в школу, приставляли к ней гувернанток и охрану — но ей было нужно что-то совсем другое. Может быть, как большинству подростков, свобода? Во всяком случае, на все родительские усилия ей было наплевать, еле-еле аттестат получила, и то папиными стараниями. Софи же получила не только аттестат, но и славу — ее картины, яркие, светлые, сияющие стали вдруг очень популярны. Выставка в Питере, выставка в Дрездене, выставка в Нью-Йорке и бог знает где еще.

Показалось, или в прозрачно-зеленых глазах опять что-то мелькнуло?

— И тут Николь похитили. К счастью, все обошлось, она вернулась живой и здоровой, — Арине показалось, что глаза сидящей напротив девушки сверкнули, почти яростно сверкнули, не понравилось ей это «вернулась живой и здоровой». — Стеречь ее, конечно, стали сильнее, но она все равно сбегала. Так ведь? Потому что… никакого похищения не было. Николь просто сбежала из дома. Срежиссировала свое исчезновение с помощью кого-то, кому она доверяла. А жестокий похититель — это так, легенда для родителей и полиции. Потому что в первоначальном ее сценарии что-то пошло не так. И она стала бороться за собственную свободу. Потому что единственное, что для Николь имело значение — это свобода. Свобода ради свободы. Впрочем, это дело прошлое.

Сидящая напротив девушка едва заметно поежилась. Точно ее знобило.

— Я ведь понимаю, — продолжала Арина, стараясь вложить в голос еще больше понимания, еще больше сочувствия, хотя… куда уж больше. — Две такие одинаковые девочки — а одну все время возносят на пьедестал, оставляя другую расти, как сорная трава.

— Ничего вы не понимаете…

Это прозвучало глухо, почти неслышно, но Арина почувствовала закипающую внутри радость — она угадала! Нет, не так. Не «угадала» — догадалась! Все рассчитала, все учла… Ай да Вершина, ай да молодец!

— Ну почему же, — она позволила себе мягко улыбнуться. — Действительно, очень обидно, когда одной — все, а другой… Поначалу ты, наверное, мечтала о том, чтобы сбежать — по-настоящему, совсем, так, чтоб никого из них больше не видеть… Но и это было бы… обидно: почему это ты должна убегать и лишаться всего? Ты возненавидела сестру как воплощение всего, чего у тебя нет. И решила ее убить.

Прозрачно-зеленые глаза чуть сощурились — не то насмешливо, не то презрительно.

— Ничего смешного, — на этот раз в голосе Арины не было ни следа сочувствия. — Выстрел, конечно, мог быть сделан и снаружи. Но… никто, кроме тех, у кого был доступ в галерею, не мог бы организовать отключившее свет короткое замыкание. Никому не удалось бы пронести в галерею пистолет — точнее, спрятать его после убийства так быстро и так надежно. Как будто посторонний пришел, выстрелил и пистолет с собой унес. Не унес, нашли мы пистолет. Завернутый в тот самый шарф, который был у тебя на голове. Изумительно красивый, кстати, замысел был: две идеально похожие девушки — как две ожившие греческие статуи. Летящие туники, повязки на волосах. Вот в такую повязку пистолет и был завернут. Ну и в пленку, чтобы на руках уж точно следов выстрела не осталось. Кто еще мог бы это проделать, если не ты? И еще… В школьные еще времена вас с Николь преследовал странный юноша с фотоаппаратом наперевес. Ты, может, его и забыла, но он помнит. И в тот вечер он тоже был там, возле галереи. И, как всегда, с фотоаппаратом. И есть немалый шанс, что даже на снимках, кажущихся совершенно темными, наши специалисты что-нибудь да разглядят. Полной темноты не бывает. Да и следы крови на твоем платье тоже весьма красноречивы. И не надо пытаться меня убедить в том, что они появились, когда ты обнимала мертвую сестру. Любой трасолог на раз-два-три отличит испачканное от разбрызганного. Кровь-то ее в момент выстрела, хоть и немного, на тебя брызнула.