Иван Солнцев - Полет курицы

А он, тем временем, подробно рассказал, как развивались события, пока меня не было в сознании.

– Денег за машину с тебя, конечно, уже не спросят. Здесь и так все понимают, в какой ты заднице. Михалыч сказал, что все уладит. Но о работе пока речи нет. В общем, им нечего тебе предложить.

– А что ж Михалыч… – хочу задать едкий вопрос, но мне лень договаривать.

– Ну, ты не ссы, тебя не бросим. Ты звони, если…

– Брось. Все понятно. В жопу работу. До созвона.

Он пытался что-то договорить, но я просто положил трубку. Позже я ее спустил в сортир. А с большим удовольствием я бы спустил в сортир руководство моей компании. Чистеньких ублюдков в белых рубашках и дорогих костюмах.

Кстати, важно будет отметить – как я не сказал об этом раньше, ума не приложу, – что еще во время отдыха в клинике после ампутации я узнал о готовящемся для меня лишении прав. На суд после выписки я, конечно, не пошел. Права мне, соответственно, так и не вернули. Постоять, пообтекать и попытаться давить на жалость смысла не имело. Анализ крови на алкоголь, конечно, сделать успели, и вожделенные промилле в нем найти тоже. А вот придумать, как собрать мне ногу и выдержать, например, на аппарате Елизарова или как его там – не справились. Срок лишения для меня уже не играл роли, но мне звонили и рассказывали о том, когда и где будет суд. Хотя бы не забыли предупредить, и на том спасибо.

Я периодически включаю телевизор, и один раз удачно попадаю на программу новостей, в которой рассказывают про дрессировщика хищников, оставшегося при спасении какого-то парня на трассе без ног и вернувшегося в свое дело через депрессию и боль. Только я все не понимаю, какое отношение эти шоколадные истории имеют ко мне, оставшемуся без родных, близких и друзей в такой не шоколадной ситуации.

Мысли о родных и близких как-то невзначай напоминают мне про моего деда по отцовской линии. Я помню разговор с парализованным после инсульта дедом Пашей двенадцатилетнего пацана, еще не верящего толком в смерть, в страдания и обреченности. Пацана, для которого был открыт целый мир и который еще не знал ни о чем из того, что развернет его движение и дезориентирует окончательно.

– Да не, дедуль, ты че? Ты еще поправишься, – бормотал тот пацан.

– Не надо мне лечить всякую срань, которую впарила тебе твоя мамаша, – голос деда звучал удивительно ярко, отчетливо, и он совершенно не походил на голос умирающего человека. – Жизнь моя закончилась.

– Ты очень хор… – начал лепетать пацан; он действительно верил в то, что хотел сказать.

– Думаешь, я буду тебе втирать про великое предназначение, про то, что я хочу оставить после себя? Хер там! – продолжал дед, не слушая пацана. – И они там тоже пусть не дожидаются, мать их! Мне насрать. Для всех вокруг я сделал все, что от меня зависело. Вот только для себя кое-что сделать не успел. Вообще ни хера для себя не успел сделать. И вот теперь я лежу, как дерьмо, подо мной дерьмо, да и надо мной, – дед поднял глаза вверх, очевидно намекая не на соседей сверху, – видимо, тоже – раз это что-то, что висит там надо мной, позволило мне валяться вот так после всего, что у меня в этой жизни было. Не просто сдохнуть, а именно валяться вот так и сожалеть обо всем. И выходит, Костя, что жизнь свою я просрал.

И вот теперь я лежу…

И вот теперь я стою на костылях.

Самое хреновое в употреблении спиртного – это не моральное разложение и не социальная деградация, как учат вас плакаты социальной рекламы и пособия по выходу из пожизненного запоя. Если ты – не конченый мудак и уже взяв на себя социальные обязательства – семью, детей, работу, – не отказываешься от них, то алкоголь никак на тебя не повлияет. Я, например, регулярно жрал литрами пиво, но это не мешало мне в нужное время быть, как стеклышко, работать водителем и даже подрабатывать иногда в свободное время. Другое дело – если ты чмо, урод и оправдываешь свое скотство по отношению к близким магическими чарами водки. Но во мне даже запой в несколько недель ни черта не поменял. Только немного деньжат ушло. И худшее – это не поражение печени спиртом. Худшее – это тот факт, что ты рано или поздно трезвеешь. Ты можешь пройти через феерическую «белку» на выходе из запоя, как через нее прошел я, можешь мучиться сутки или двое с «горящими трубами», но это тоже ничего не значит. Важно то, что ты когда-то окончательно протрезвеешь и поймешь, что ни хрена вокруг не поменялось. И в тебе тоже. Вообще ничего. И вся суть желания нажираться снова и снова – это спасение себя в иллюзии того, что ты можешь просто существовать, и заодно это гордиться собой. В трезвом мире ты должен чего-то добиваться, испытывать сомнения, угрызения совести, искать компромиссы. В пьяном – ты молодец, если просто живой, и тебе больше ничего не нужно для кайфа и безостановочного дрейфа по океану существования. Почему, при всем этом, алкоголь продается открыто, а другая наркота – под запретом, для меня лично загадка. Ведь той же травой, как и алкоголем, можно накрываться с головой от мира, как это делаю я, а можно просто баловаться раз в неделю для снятия стресса. Но слава яйцам, что хоть водку мне дают покупать без проблем. Даже паспорт не спрашивают – так печально я выгляжу.

Мои руки ослабли и дрожат так, что мне приходится держать полулитровый пузырь двумя руками, чтобы не пролить все его содержимое мимо стакана.

«Жизнь – открытая книга, которую каждый пишет для себя сам» . Так заявляет с испещренной помехами картинки экрана холеный свинтус в очках, половину жизни проведший в учебе, а вторую половину – в своем заработанном учебой кабинете доктора по каким-то там наукам. Конечно, его жизнь – открытая книга. Только вот моя жизнь – это закрытая книга с заклеенными страницами. И я могу прочесть сейчас только ее краткое содержимое, но прикоснуться к тому, что внутри, к каким-то подробностям, чувствам, событиям – уже не могу. Я слишком далеко от всего этого. От того себя, каким я мог быть еще недавно. Мог быть, но не был, кстати сказать. А это значит, что пора влить еще стакан топлива – вот этот самый, с таким трудом налитый стакан. Иначе я точно сдохну, ребятки. Ваше здоровье.

Если кто-то, потерявший ногу, скажем вам, что ему нормально и комфортно живется с костылями, и не надо его поддерживать – знайте, что он врет из гордости. Первое время, даже будучи трезвым и прогулявшись больше трех метров с долбанными подпорками, хочется заплакать и рухнуть, и никуда больше не идти. Никогда. Хочется биться головой об пол, проклинать всех вокруг, хочется затолкать костыли в задницу самому герру Шлику, царство ему небесное. Вчера ты был здоровым мужиком, которому до врача – мешающий спать осколок копья. Сегодня ты ходишь на подпорках и боишься зацепиться за что-либо твердое культей. Вот и вся правда. О фантомных болях я уже и не говорю. Это ад чистейшей воды, который приходит и уходит по своей воле. Говорят, эти боли проходят у пятнадцати человек из ста, и пока что я в эту пятнашку не попадаю. Даже несмотря на регулярное употребление спиртного, я чувствую, как болит моя разрушенная защемлением между обрывками искореженного металла нога, как трутся друг об друга раздробленные частички костей, как рвутся с каждым новым движением рассеченные мышцы. И я иду гулять, не задумываясь больше об условностях пребывания пьяного чудовища в общественном месте. Я хочу добраться до Зоопарка и до Петропавловской крепости. Хочу прикоснуться к этому выходному покою исторического центра, хочу ощутить хоть что-то, кроме боли и давящего ощущения насильственного протрезвления.