Эмманюэль Гран - Конечная – Бельц [litres]

Венель неожиданно умолк, закончив свой монолог словно гекзаметрический стих. Потом, слегка смущенный, продолжил:

– Вот. Ну и… помогло нам это продвинуться вперед? Не думаю. А значит, теперь нам понадобятся факты и улики.

– Думаю, одна у меня есть, – отозвался Марк. – Когда я был на пляже с той девочкой, она играла возле большого валуна. Я увидел на камне странные слова.

– Что за слова?

– По-моему, такие: MAN MAITRE ALLEPTE LE MARLHE. Я ничего не понял.

– Какая-то бессмыслица, – задумчиво проговорил Венель. – Послушай, можешь мне их написать?

Марк взял протянутую книготорговцем ручку и как можно более точно воспроизвел надпись. Венель схватил листок и секунд десять всматривался в буквы.

– Говоришь, это было выбито на валуне?

– Да.

– Тогда все понятно. Высечь на камне круглую букву довольно трудно. Поэтому у писавшего вместо «C» получилось «L». То же самое и с «A» в слове «MAN» – здесь, судя по всему, должна быть «O». Смотри, что тогда получается: «Хозяин согласен на сделку».

Венель запустил руку в свои сальные волосы, потом схватил за горлышко бутылку кальвадоса и налил его в чашку из-под кофе.

– Черт побери, Марк, это же явная улика! А теперь, если позволишь, я осмелюсь изложить свою гипотезу… Ведь иногда, чтобы продвинуться вперед, нужно рискнуть, не так ли?

Марк пожал плечами.

– Хорошо. Предположим, что это послание, которое ты обнаружил в том месте, куда девочка приглашала тебя вернуться… предположим, оно адресовано тебе. Итак, мой друг, хозяин – это, без сомнения, Анку. Кто же еще?

Марк нахмурился.

– Но что касается «сделки»… с Анку. Тут я, признаться, пока ничего не понимаю. Может, в других книжках что-то об этом сказано. Надо будет посмотреть. Ну а других улик у тебя, случайно, не найдется?

Молодой человек покачал головой, потом, собравшись с духом, как можно точнее пересказал Венелю невероятные истории, которые услышал от Папу. Он упомянул и о том, как Карадеку привиделся кошмар и как он стал этому свидетелем. В пылу доверительной беседы он поведал и о самом заветном, о воспоминании, что хранилось в глубине памяти, но постоянно пыталось вырваться наружу, – о леденящем кровь «явлении» в лесных зарослях.

Венель слушал его, не прерывая, потом схватился руками за голову:

– Это чушь какая-то. Я не могу найти во всем этом никакого смысла. Он должен где-то быть, но я не вижу его. И не понимаю, почему ты очутился в самом центре этой психодрамы. Жюган, Папу, Анн-Мари Жюэль, это… явление, как ты его называешь. Это должно быть как-то связано с тобой, но как?

Венель стал расхаживать по магазину, что-то бормоча себе под нос.

– Думаю, нам понадобится помощь.

– Чья?

– Помощь того, кому я полностью доверяю и кто лучше всех знает этот край. Я с ним поговорю. Ты не против? – спросил Венель, взяв трубку и листая пухлыми пальцами заскорузлые страницы телефонного справочника.

Драгош остановил машину на правой стороне утопавшей в полуденном солнечном свете улицы Пуа-де-Фарин, в пятидесяти метрах от улицы Реколетт и в двух кварталах от знаменитой улицы Канебьер. У бывшего административного здания он втиснулся между белым пикапом с лысыми шинами и брошенным красным «фиатом». Его черная зверюга с блестящей шкурой тихо урчала – еще чуть-чуть, и потечет слюна на асфальт: Драгош не выключал двигатель, чтобы не переставал работать кондиционер, а он сам мог отдышаться. Быстро вдохнуть, наполнив легкие до отказа, и неторопливо выдохнуть: сложить губы сердечком и тонкой струйкой как можно медленнее выпустить кислород, освободив от него легкие; и даже когда ты уже на пределе, когда голова становится невесомой, а в животе и руках ощущается покалывание, нужно продолжать выгонять из альвеол последние спрятавшиеся там пузырьки воздуха, все до единого, а когда потемнеет в глазах и давление станет слишком высоким – сделать глубокий вдох, разом насытив грудь живительной субстанцией. Этой технике, самой действенной, позволявшей быстро снизить пульс перед чрезмерной нагрузкой, обучил его Илие Петреску – преподаватель гимнастики в лицее. Она срабатывала всегда: на беговой дорожке, в бассейне, на ринге, в спортзале. Ну и в реальной жизни – по крайней мере, в той, которую вел Драгош. Перед каждой вылазкой он выделял пять минут на дыхательную гимнастику. Он восстанавливал в памяти советы Петреску, крепко засевшие у него в голове. «Хороший спортсмен всегда должен быть в безупречной физической форме. Обязательно. Но этого недостаточно, чтобы подняться на пьедестал. Драгош, у чемпионов – тех, кто побеждает, – железная воля, и именно потому они сильнейшие». Драгош точно знал, что это одно из самых ценных напутствий, полученных им в годы юности. При его профессии существовало только два пути: либо на пьедестал, либо в могилу. Драгош выбрал то, что ему больше подходило, – борьбу за чемпионский титул. Он четко осознавал, что никогда не следует расслабляться, а перед «соревнованием» ни в коем случае нельзя нарушать дисциплину – ни вчера, ни сегодня, ни, если бог даст, завтра.

Устроившись поудобнее в кожаном кресле, Драгош, обдаваемый потоком охлажденного воздуха, чтобы снять со своего организма излишнее напряжение, расслабил мышцы тела, очистил голову от лишних мыслей – теперь в ней ритмично зазвучали заповеди Петреску: вдох. Железная психика. Чемпион. Пьедестал. Выдох. Железная психика. Чемпион. Пьедестал…

Драгош выключил мотор внедорожника, понадежнее засунул «беретту» за пояс брюк, захлопнул за собой дверцу и направился к грязному, обшарпанному четырехэтажному дому под номером двенадцать. Влад назвал ему адрес, не указав номер квартиры. Ему предстояло самому доделать эту работу. Он прошел мимо четырех ярко размалеванных девиц: те стояли прислонившись к стене и смотрели перед собой пустыми глазами, выставив напоказ отдельные участки тела. По восемнадцать от силы, но они уже успели познакомиться – для своего возраста, пожалуй, слишком близко – с темной стороной жизни. Проходя мимо, он скользнул взглядом по их обнаженным телесам. Явно с востока, подумал он, и такая вонь, что даже одеколон из супермаркета ее не заглушит.

Оказавшись у дома двенадцать, он с самым непринужденным видом толкнул дверь, будто возвращался к себе домой. Впереди зияла темнота подъезда. Он поискал имя Литовченко на почтовых ящиках, большинство из которых не закрывались, но ничего похожего не обнаружил. На первом этаже он никого не встретил. Стеклянная дверь вела в бывшее помещение консьержа. Драгош приоткрыл ее, убедился, что за ней также никого нет, и, увидев справа в глубине вестибюля винтовую лестницу, ведущую наверх, стал на цыпочках подниматься по ступенькам. В спертом воздухе висел кислый запах пота и плесени. На каждом этаже располагалась маленькая темная лестничная площадка с двумя квартирами. На дверях – никаких табличек с именами, иногда попадались звонки со срезанными проводами.