Людмила Рублевская - Дети Гомункулуса

Одна из фигур, безобразно толстая и короткая, выпрямилась. Так и есть — лупоглазая секретарша директора завода, на кото­рый я командирована! Может, и остальных я знаю? Нет, это было бы уже слишком.

Комья земли разлетались во все стороны. Лопата стукнула о камень, и любители-могильщики победно закричали. Нет, не за­кричали — заквакали, приседая от восторга. Лопаты задвигались еще быстрее. Похоже, тут что-то откапывают. Клад?!

Люди отложили лопаты в сторону и стали что-то разглядывать в яме. Что там? Каменный круг? Или колодец? Фигуры в плащах вдруг отступили, освободив место для вновь прибывших. Впере­ди шел директор завода товарищ Римант. Несколько человек в шляпах и при галстуках несли большие венки, украшенные чер­но-красными лентами. Значит, все-таки похороны?

Директор остановился над ямой, остальные аккуратно присло­нили к старым камням венки и почтительно выстроились вокруг. Товарищ Римант начал что-то говорить, взмахивая рукой в тем­ной перчатке, словно призывая кого-то убить. Слушатели одоб­рительно кивали головами, наконец все вместе вскинули в воздух сжатые в кулак правые руки.

Вдруг они смолкли и повернулись в мою сторону. Мне и до этого бывало страшно, но такой холодный ужас я почувствовала впервые. Я соскользнула со стены и бросилась бежать. Помню только, как сумка била меня по боку. Мне казалось, что за мной кто-то бежит и вот-вот схватит за рукав.

Только на людной улице я остановилась. И тут кто-то схватил меня за рукав...

Я использовала единственный прием, на который была спо­собна: моя сумочка, набитая совершенно ненужными солидному человеку вещами, со свистом описала дугу...

И врезалась кому-то в лицо...

— Извините, я не хотел вас пугать, — высокий молодой чело­век в длинной темной одежде в одной руке держал потрепанный портфель, а другой прикрывал нос.

Я пробормотала:

— Извините...

— Я не хотел вас пугать, — повторил молодой человек, на этот раз с легким оттенком укора. — Я только хотел исполнить пору­чение отца Петера. Он вчера разговаривал с вами в костеле... Вас зовут Вика, правильно?

Действительно, этот юноша не иначе семинарист или костель­ный прислужник. Помнится, я даже видела его там, в костеле... Наконец мне объяснят все, что тут происходит! Я устала от ощу­щения угрозы, от пристальных взглядов в мою сторону, от неле­пой мысли, что неожиданно попала на какой-то спектакль, в ко­тором все играют отведенные им странные роли, заставляя и ме­ня участвовать в этой игре.

Обычно я закомплексована в отношениях с привлекательными представителями противоположного пола, но этот юноша был “костельным”, и значит, как бы “вне игры”, тут оказывались не­кстати обычные подростковые “правила поведения”, и можно было оставаться самой собою. До чего это упрощало дело! И че­рез несколько минут мы с Мартином — так звали моего нового знакомого — сидели в деревянной беседке маленького дворика, и мелкий дождь безнадежно стучал по ее жестяной крыше.

8

— Отца Петера уже не раз забирали, — неспешно рассказывал Мартин. — Его пытаются обвинить в том, что во время войны он был коллаборационистом, служил немцам. Но люди знают, что отец Петер — кристально чистый человек. Так что, я думаю, он вернется... Только куда? Храм-то отобрали... Уходя, отец Петер сказал мне, что вы будете его искать. А если не прйдете — я должен найти вас в гостинице и передать, что вам лучше всего немедленно уехать отсюда.

— Я же в командировке и, пока не получу со склада детали, уехать не смогу.

Мартин тихо вздохнул:

— В этом городе происходит нечто странное.

— Самое странное — что я никак не могу добраться до моря и даже узнать, в какой оно стороне, хотя город ваш расположен вроде бы на самом побережье. И ксендз говорил, что тут живет много рыбаков.

— Мой отец тоже был рыбаком, и дед, и прадед, — сказал Мартин. — Но теперь на нашем побережье нельзя ловить рыбу.

— Почему?

— Четыре года назад случилась авария на заводе. Дохлой ры­бы лежало на берегу столько, что из-под нее не было видно пес­ка. Чайки прилетали в город и сотнями падали на крыши домов и на асфальт. Люди тоже были отравлены, но умирали не сразу. Моя мать тоже... болела, — Мартин впервые заметно заволновал­ся. — Обратилась в поликлинику, ей поставили диагноз — анги­на с осложнениями.

— Доктора не разобрались?

— Ну почему же, разобрались... Таких больных было много... Но врачи — всего лишь люди, и никто из них не хотел нарывать­ся на неприятности. Об аварии и ее жертвах до сих пор запреще­но говорить.

— И что теперь с вашей матерью?

— Она умерла два года назад.

— Простите...

— Тогда я бросил университет и решил посвятить свою жизнь Богу.

Признаться, мне было тяжело “переварить” полученную от Мартина информацию. Не то, чтобы я была законченной идиот­кой — все-таки Булгакова читала! — но меня же с детства учили, что я живу в стране самой гуманной в мире медицины. И, разуме­ется, в этой стране не происходит больших аварий — тем более катастроф. До сих пор не могу понять, как эта вера уживалась во мне со слухами про аварию на футлярном заводе, которая про­изошла несколько лет назад в моем родном городе. Двоюродная сестра моей мамы, которая работала на том заводе, рассказывала, как дрожала земля у нее под ногами и кто из ее коллег покале­чился или погиб. Но — все это рассказывалось шепотом, и только СВОИМ! А Мартин говорил вслух, не боясь.

— Отец Петер хотел привлечь внимание мирового сообщества к нашей беде, чтобы заставить власти лечить людей. Из одной страны прислали лекарства — а они, эти... снова объявили, что ничего страшного не происходит, что все слухи про катастрофу — не более чем провокация. Дело в том, что в городе слишком много существ, которые ненавидят все естественное, красивое и молодое, способное жить и развиваться.

Теперь глаза Мартина сверкали стальным блеском, светлые волосы, стриженные “ежиком”, словно искрились... Средневеко­вый монах-инквизитор. Слова про мировое сообщество вызвали зловещие ассоциации: Ватикан, ЦРУ, провокация... Ничего уди­вительного. Еще недавно в нашем бюро рассказывали, что в главный универмаг моего родного города поступили в продажу джинсы из какой-то капиталистической страны, а в швах тех джинсов якобы нашли ленточки, пропитанные бациллами то ли чумы, то ли сибирской язвы. И не успели слухи умолкнуть, как во время очередного распределения дефицита на “ящике” в наш отдел принесли несколько пар супермодных кроссовок из коричне­вой замши. Мы принялись за примерку, и в каждой кроссовке нашли полотняный мешочек, набитый подозрительными полу­прозрачными шариками. Долго гадали, что это такое, филатели­стическим пинцетом доставали шарики из мешочков, экспериментировали с ними, как подсказывало воображение... В конце концов дефицит вместе с подозрительным содержимым оказался сложенным в одну кучу, и кто-то стал искать телефон санэпидем­станции. К счастью, в комнату зашел сотрудник из соседнего от­дела и объяснил, что в таинственных мешочках — обыкновенный поглотитель влаги, который в цивилизованных странах кладут в каждую коробку с обувью. Мы долго смеялись. Но я уверена, что у некоторых все-таки осталось в душе сомнение по поводу без­обидных шариков. Во всяком случае, я обработала купленные кроссовки изнутри медицинским спиртом, прежде чем надеть их на ноги...