Меган Миранда - Опасная ложь [litres]

– Вот, – сказала я и пододвинула в его сторону один из контейнеров.

Я открыла крышку контейнера, но Райан смотрел куда-то мимо, мимо меня, нахмурив лицо в замешательстве.

– У вас что, внутри убежища еще одно убежище?

– Что?

Я уронила фонарик, который взяла с контейнера. Повернулась. И поняла, о чем он говорит. Уголок синего коврика завернулся, застряв в ящике, и на полу стал виден еще один отсек. Маленький квадрат, совершенно плоский, как большая плитка, но с крошечным отверстием размером с мой палец, чтобы его можно было открыть.

– Ой… – Я сняла квадратную плитку и поставила ее у стены.

В неглубоком отсеке размером с обычный сейф находился квадратный деревянный ящик. В нем лежали мешочки на молнии. Я открыла первый мешочек и сразу же поняла, почему он спрятан. Наличные. Большие стопки хрустящих стодолларовых купюр, перевязанные резинкой.

– Ого! – сказал Райан.

– Ой! – подхватила я.

Таких мешочков с деньгами было два. Точно. Логично, если размышлять, как мама. Без электричества нельзя пользоваться кредиткой. Она просто готовилась ко всему. Третий мешочек выглядел полупустым, и я думала, что там тоже деньги, несколько купюр. Но нет. Там были паспорта.

Наши свидетельства о рождении и другие личные документы хранились наверху в мамином кабинете, в огнеупорном сейфе. Может быть, это просто копии, на всякий случай. Или это документы из маминой прошлой жизни, еще до похищения. У меня никогда не было паспорта. Куда я поеду? Меня и в школу-то пускали с трудом. Да мне и не хотелось никуда дальше школы.

Я открыла первый паспорт и увидела мамину фотографию на фоне белой стены. Но это была не старая подростковая фотография. Она была сделана недавно. Ее длинные прямые волосы, разделенные посередине ровным пробором. И рубашка – я помню эту рубашку. Прямая черная рубашка с английским воротником. Это я заказала ее маме на Рождество два года назад. Я посмотрела на дату, и, конечно же, паспорт был выдан всего чуть больше года назад. Но тут я заметила ошибку. Имя и фамилия. Эми Дуглас.

Может быть, ей нужно было поменять имя и фамилию еще до того, как она стала Мэнди Томас, но она мне ничего не рассказывала. Она поменяла их, чтобы ее оставили в покое журналисты. Чтобы освободиться от ужасов прошлого – громкого похищения, домашнего насилия, плохой жизни, которая стала еще хуже. Она зарегистрировала меня под фамилией Томас при рождении и вскоре сменила собственную фамилию, чтобы они совпадали. Я знала ее только по фамилии Томас. Возможно, это ошибка.

Я взяла второй паспорт, ожидая, что там будет правильный вариант. Пальцы задрожали. Это был мой паспорт. На меня смотрела веселая девушка на фоне белой стены – это была стена нашей гостиной, между зашторенными окнами. Эту фотографию мама сделала в первый день учебного года. Помню, как она меня уговаривала: «У всех мам есть фотография ребенка в первый день школы. Ну пожалуйста, дай я тебя сфотографирую!» Она так веселилась – притворялась для общего блага. Встала рядом, щелчок: «Отличный снимок для кружки». Но фотографию я так и не увидела.

И вот она передо мной, подписанная чужим именем. Лорен Дуглас. Родилась в конце июля, за несколько месяцев до меня. Паспорта задрожали в моих руках.

– Что такое? – спросил Райан, осматривая контейнеры у прохода.

– Ничего, – смутилась я, убирая все в ящик. Комната загудела, но, судя по всему, кроме меня, никто этого не слышал. – Просто документы.

Я вернула на место плитку и закрыла ее ковриком. Райан продолжил методично осматривать ящики, и его руки не тряслись от страха. Как будто и не думал, что, возможно, за стенами дома есть кто-то, кто совершил что-то очень плохое с моей мамой. Как будто мы не заперты в доме, специально оборудованном, чтобы нас защищать, потому что она знала, что это произойдет. А теперь еще эти паспорта, спрятанные в полу, – другие мы, о которых я ничего не знаю.

Райан вернул вещи в контейнер и толкнул его в мою сторону. Открыл следующий.

– Смотри-ка, – довольно сказал он, держа радио над головой.

Оно было старое, потертое, с двойной антенной и черной шкалой с красным столбиком между станциями. Он повернул выключатель, и раздался оглушительный звук помех. Помехи, потом музыка, потом радиостанции.

– Оно не работает на передачу, – огорчился он.

– Боже, все это бесполезно, – вздохнула я.

На самом деле я хотела сказать, что это я бесполезна. Но Райан пристально смотрел через мое плечо, на мониторы, склонив голову набок.

– Что? – Я повернулась.

– Я что-то видел, – сказал он. Он встал, весь напряженный, и подошел к экранам видеонаблюдения. Он ткнул пальцем в темный угол: – Вот. Я что-то видел…

Он повернулся, и я увидела, как у него дернулся кадык. Глаза у Райана широко раскрылись, и я потянулась к его плечу, как тогда в машине… И тут услышала звук. Какой-то гул. Отозвавшийся у меня в костях. Послышалось шипение, будто из шарика вылетел воздух, и все погрузилось в темноту.

Я попробовала нащупать фонарики, которые лежали где-то между нами на холодном подвальном полу. В темноте ничего не было видно, даже очертаний Райана. Помехи на радио зазвучали громче, так как все электронные устройства в доме отключились, и дом погрузился в полную тишину. Вентиляция не крутила воздух, в холодильнике не циркулировал хладагент, и не звенел свет. Только треск ненастроенной станции, дыхание Райана и мое собственное.

Вместо фонарика я нащупала ногу Райана, и он взял меня за руку, включая второй рукой фонарик. Он направил его мне в лицо, и я подняла руку, чтобы закрыться.

– Что происходит? – прошептал он.

Но он и сам уже понял. То, чего мама всегда боялась. К чему готовила меня.

– Кто-то идет, – прошептала я.

Я почувствовала его теплое дыхание у себя на лице – быстрое и прерывистое. Электричество отключили. И сигнализацию тоже, теперь ворота можно было открыть просто так, и у нас нет никакой возможности позвать на помощь.

– Генератор, – сказала я, приближаясь к свету и стараясь говорить тихо. – Он запустится через пару минут.

Но без электричества на воротах не было тока. Шпили не играли никакой роли. Замок можно было сломать при помощи нехитрых инструментов, а двери выломать. Кто бы ни стоял там за воротами, он мог протиснуться в щель, и останутся только стены самого дома. Но сначала должен включиться генератор. Он должен скоро включиться.

– Через сколько именно? – спросил Райан. Он встал, и свет от фонарика забегал по коробкам. – Сколько именно минут?

– Три, – ответила я, уже отсчитывая в голове от ста восьмидесяти до одного.

Он направил фонарик на лестницу. В дом можно было пробраться, даже я это знала. У нас были ворота, замки, решетки и камеры, но еще были окна, которые можно разбить. Щеколды, которые можно сломать. Мы не видели, что происходит снаружи, пока не заработал генератор. Это незнание было хуже всего. Я ощупывала руками холодный пыльный пол. Медленно шли секунды – сто пятьдесят. Давай же, быстрее. Я наконец нащупала еще один фонарик и бросилась к лестнице.