Мо Хайдер - Токио

Я пишу это и чувствую, как колотится сердце. За окном тихо падает снег. Как же насчет кожи? Срезанной человеческой кожи? Что за трофеи собирает этот Янь-ван?

Вот один из них.

Девочка была мала. Возможно, трех или четырех лет. Сын Лю привел нас посмотреть на нее. Она лежала неподалеку, на улице возле фабрики, лицом вниз. Волосы рассыпаны по сторонам, руки сложены под телом.

Я посмотрел на мальчика.

— Когда это произошло?

Он пожал плечами.

— Она была здесь вчера вечером.

— Ее надо похоронить.

— Да, — согласился он. — Да.

Но с места не двинулся.

Я подошел посмотреть. Приблизившись, увидел, что куртка, отливающая на солнце серебром, шевелится. Она дышала.

— Она жива, — сказал я, обернувшись.

— Жива? — Лю свирепо посмотрел на сына. — Ты знал об этом?

— Нет, — сказал он и попятился. — Честно, я думал, она умерла.

Лю плюнул на землю. Отвернулся от сына и подошел ко мне. Мы посмотрели на девочку. На ней была стеганая куртка. Ноги перебинтованы шерстяными тряпками оливкового цвета — по-видимому, кусками армейского японского одеяла.

Я наклонился к ребенку.

— Повернись, — сказал я. — Перекатись на спину. Она не двигалась, на ее спину упала тень кленовой ветви. Я взял ее за руку и повернул на спину. Она была легкая, как перышко, волосы и руки бессильно упали на снег. Я сделал шаг назад и замер. Передняя часть ее брюк была вырезана, в правом боку, под ребрами, отверстие размером с чашку для риса. Там должна была находиться печень. Я видел черное гангренозное пятно по краям раны. Запах заставил меня закрыть рукавом нос и рот. Это был запах мокрой гангрены. Газовая гангрена. Даже если бы я отнес ее сейчас в больницу, она бы не выжила.

Я стоял, закрыв лицо рукой, и смотрел на дыру в животе ребенка. Пытался понять, зачем это сделано. Рана явно не случайная. Отверстие сделано ради какой-то цели. Я почувствовал, как в моих жилах стынет кровь.

— Что это? — тихо спросил я у Лю. — Это трофей? — Другой причины я не видел. — Это сделали ради трофея?

— Ши Чонгминг, не спрашивайте меня. Я никогда не видел ничего подобного…

В этот момент глаза ребенка открылись. Она увидела меня. Я не успел опустить руку. Она заметила отвращение на моем лице, увидела, что я плотно закрыл рукавом нос, спасаясь от запаха. Поняла, что меня тошнит. Девочка моргнула. Глаза ее были чистыми и живыми. Я опустил руку и постарался дышать нормально. Нельзя допустить, чтобы ее последним прижизненным впечатлением было то, что она внушает отвращение.

Я в отчаянии обернулся к Лю. Что делать? Что я могу для нее сделать?

Он устало покачал головой и пошел к обочине дороги. Увидев, куда он направляется, я понял. Он заметил вывернувшийся из мостовой тяжелый камень.

Когда все было кончено — ребенок перестал дышать, а камень оросился ее кровью, — мы вытерли руки, застегнули куртки и присоединились к мальчику. Лю обнял сына и целовал его в голову, пока мальчик не засмущался и не вывернулся из объятий. Снова повалил снег. Мы молча пошли по домам.

Старый Отец небесный, прости нас. Прости за то, что у нас не осталось сил похоронить ее. Она лежит в снегу. Облака, ветви и небо отражаются в ее мертвых глазах. На моей куртке и под ногтями осталась ее кровь. Я уверен, что следы остались и в сердце, но я их не чувствую. Я ничего не чувствую. Потому что это Нанкин, и эта смерть не первая и не последняя. Одна смерть ничего не значит в городе, по улицам которого разгуливает дьявол.

Комната медленно погрузилась в темноту. Сидя на футоне, я ждала повторения странных звуков. Сердце сильно стучало. Как только улавливала пугавший меня звук, он тут же тонул в реве разыгравшейся стихии. За окном мелькали тени гонимых ветром листьев. В полумраке мне невольно представлялись фантастические вещи: казалось, дом, словно маленькое суденышко, качается на волнах; чудилось, что город погиб под обрушившейся на него атомной бомбой.

И снова тот же звук. Что это? Я повернулась к двери. Первое, что пришло в голову, — коты в саду. Иногда я видела там котят. Они карабкались по москитным сеткам, словно обезьяны, орали дурными голосами. Я встала на четвереньки и подползла к двери, слегка ее приоткрыла. Сделала это осторожно, чтобы она не проскрипела по направляющей планке. Выглянула в коридор. Несколько ставней были отодвинуты, открыто было и окно напротив комнаты Джейсона, словно после нашей ссоры он стоял здесь, куря сигареты. В саду бушевал ветер, он ломал ветки и занес на дерево полиэтиленовый мешок. Мешок трещал и отбрасывал призрачные тени на стены и циновки коридора.

Однако разбудил меня не ветер. Чем дольше я смотрела на знакомый коридор, тем больше понимала: что-то неладно. Меня насторожило освещение. Обычно здесь не было так темно. Мы не выключали на ночь лампы на потолке, но сейчас единственным источником света была уличная реклама с Микки Рурком. Лампы в коридоре не могли гореть: осколки их лежали на полу. Я поморгала, стараясь уяснить, что же произошло. Казалось, здесь прошел великан и разбил все лампы.

«В доме кто-то есть, — подумала я, испытывая странное спокойствие. — Кроме нас, в доме есть еще кто-то». На этой стороне дома все двери были закрыты, даже в кухню. Обычно мы оставляли эту дверь открытой — на случай, если ночью кто-то проголодается или захочет пить. Дверь в туалет тоже захлопнута. Я сделала по коридору несколько шагов, переступая через разбитое стекло. Старалась не обращать внимания на завывания ветра. Сосредоточилась только на звуках. Они доносились из третьей секции коридора, оттуда, где галерея сворачивала под прямым углом и где была комната Джейсона. Я остановилась. Ветер сделал паузу, и теперь у меня не было сомнения: кто-то тяжко стонал от боли.

Я приоткрыла одно из окон. До меня снова донесся шум — странная, вороватая возня, словно все крысы в доме собрались в одной комнате. Деревья гнулись и скрипели, но отсюда, через сад, я видела другой коридор. Когда глаза привыкли к теням ветвей, качающихся перед окном, я увидела то, что заставило меня присесть и схватиться за раму дрожащими руками. Я осторожно выглянула из-за подоконника.

Дверь в комнату Джейсона была открыта. В полумраке увидела в его комнате ужасную согнутую фигуру, больше похожую на тень, чем на что-либо другое. Казалось, это гиена, скорчившаяся над добычей и упавшая на свою жертву прямо с потолка. У меня волосы встали дыбом. Медсестра. В нашем доме медсестра… А потом я увидела в комнате еще одну фигуру, стоявшую ко мне спиной. Этот человек согнулся, словно рассматривал что-то на полу. Он тоже был в тени, но я узнала его по плечам: сегодня вечером он поклялся в верности Фуйю-ки. Чимпира.

Я заморгала. В голове роились мысли: «Что это такое? Почему они здесь? Это что же, шутка?» Я выпрямилась и увидела макушку и плечи Джейсона. Он лежал на полу лицом вниз. И в этом положении его удерживал чимпира. Он поставил ногу Джейсону на затылок. В этот момент медсестра чуть подвинулась и приняла сидячее положение. Крупные мускулистые колени в черных нейлоновых чулках были широко расставлены. Этот тонкий ужасный звук, который меня разбудил, издавал Джейсон: он молил ее, пытался освободиться. Она его не слушала — делала свое дело спокойно и настойчиво, раскачиваясь взад и вперед. Ее руки не попадали в поле моего зрения, но видно было, что она совершает ими точные мелкие движения, как будто делает сложную и деликатную операцию. Не знаю, как я догадалась, но на меня нашло озарение: «Ты присутствуешь при изнасиловании. Она его насилует».