Камилла Гребе - Оцепенение

Внезапно все стало ясно: Афсанех вчера мыла окна. Должно быть, она забыла поставить защелку от детей. Но Надя же не могла залезть на подоконник и открыть окно. Да и зачем ей это делать?

В ту же секунду, как мозг сформулировал вопрос, я уже знал ответ: экскаватор, чертов экскаватор.

Я бросился к открытому окну.

Я бежал, потому что другого выбора у меня не было. Я бежал, потому что должен был, потому что так было нужно. Нельзя позволить своему ребенку умереть. Это то, чего просто нельзя допустить, пока ты жив.

Все что угодно, но только не это.

За окном солнечные блики играли в свежей зеленой листве, а внизу рабочие смотрели на меня пустыми глазами. Двое бежали к дому, вытянув вперед руки.

Надя свисала с подоконника и, что самое поразительное, не издавала ни звука – так молчат, как мне говорили, дети, когда тонут.

Ее крошечные пальчики цеплялись за край. Я бросился к ней, потому что это делаешь на автомате. Бросаешься за своим ребенком в огонь и воду.

Ради своего ребенка человек способен на все.

И я успел схватить ее за пальчики. Успел, но только для того, чтобы почувствовать, как, перепачканные маслом, они выскальзывают из моей хватки, как мокрое мыло.

Она упала.

Мой ребенок упал из окна, и я не мог ничего сделать.

Если бы я пришел секундой раньше, если бы я действовал быстрее в те секунды, когда время остановилось и тишина гремела у меня в ушах.

В другой жизни, в параллельной реальности, я мог бы ее спасти.

Но моя дочка упала.

Упала с третьего этажа, а я ничего не мог сделать.

Мы были обычной семьей.

Это было обычное, ничем не примечательное утро, после которого наша жизнь никогда уже не станет прежней.

Мне понадобилось всего десять дней, чтобы испоганить свою жизнь.

Я смотрю в окно.

Из моей комнаты видно парковку и бывшую психбольницу Лонгбру, которую перестроили в дорогущие квартиры.

На небе сгущаются темные тучи. Свежая зеленая листва сияет на фоне темно-лилового неба. Травка на газоне вокруг парковки ярко-зеленая, но для июня на улице адски холодно.

На кухне гремит тарелками мамаша.

Она меня уже достала. Постоянно нудит, что я должен искать работу, идти на биржу труда, разгрузить посудомоечную машину и так далее – без конца капает мне на мозг. Постоянно за меня переживает. И эта тревога передается и мне, влезает, как муравьи под кожу, отчего потом чешется все тело.

Ей никак не вбить в голову, что я уже не ребенок.

Месяц назад мне исполнилось восемнадцать, но она все равно кудахчет надо мной, как наседка, и следит за каждым моим шагом.

Словно больше ей нечем заняться.

Это доводит меня до белого каления.

Думаю, ей самой было бы намного лучше, если бы она оставила меня в покое и перестала тревожиться по пустякам. Она все время твердит, что пожертвовала ради меня всем. Почему бы ей не заняться своей жизнью теперь, когда есть такая возможность?

Александра, моя девушка, точнее, девушка-с-которой-я-сплю, говорит, что ее мамаша такая же, но это ложь. Сирпа не таскается за ней в центр, не названивает приятелям дочери и не рыщет по карманам куртки в поисках травки и презиков.

Кстати, о презиках. Она бы, наверное, обрадовалась, когда их нашла? Разве не этого хотят все родители – чтобы их дети предохранялись? Потому что, думаю, именно этого она и боится, что я сделаю кому-нибудь ребенка и испоганю себе молодость, как это случилось с ней.

Мать-одиночка.

Или мать- героиня , как они говорят в маминой общине, желая, чтобы все чувствовали себя комфортно.

Мы с мамой живем в трехэтажном доме на улице Эллен Кей в Фруэнгене – не самом худшем южном пригороде Стокгольма. Отсюда девятнадцать минут на метро до Центрального вокзала, а убить девятнадцать минут на дорогу не жалко.

Хотя…

Девятнадцать минут в город и девятнадцать обратно домой – это будет тридцать восемь минут в день. Если ездить каждый день – тридцать тысяч восемьсот семьдесят минут в год, что равняется двумстам тридцати одному часу или почти десяти дням.

А убить десять дней на дорогу – это уже совсем другое.

Много чего может случиться за десять дней, как мы уже знаем.

Фишка в том, чтобы посчитать, прежде чем делать поспешные выводы: например, о том, что девятнадцать минут в метро – это ерунда.

Математика – единственный предмет, который хорошо мне давался в школе. Еще шведский, но только в младших классах. Раньше мне нравилось читать. Но я забросил чтение. Не хотел, чтобы кто-то увидел меня в метро с книжкой.

А вот математика всегда была особенной. Мне даже напрягаться не приходилось. Цифры словно сами собой появлялись у меня в голове и я знал ответ прежде, чем остальные успевали достать калькулятор. И несмотря на то, что на уроки я почти не ходил, во втором классе гимназии учитель математики поставил мне пятерку.

Может, хотел так мотивировать меня на учебу, но школу я все равно бросил. Не видел в ней никакого смысла.

Краем глаза замечаю движение. В клетке на полу прыгает птенец дрозда – уже совсем большой. Тычет клювом в зернышки на полу, замирает, кладет голову набок и смотрит на меня темными глазами-пуговками с золотым кантом.

Черный дрозд. Turdus merula .

Есть еще одна вещь, помимо математики, которая мне легко дается. Это птицы. В детстве я с ума сходил по птицам, но теперь успокоился.

Я же не ботан какой-нибудь.

Только вот когда я нашел этого птенца в контейнере, я не мог не спасти его.

Снова смотрю на птицу. Любуюсь блестящими черными перышками, ярко-желтым клювом, умело подбирающим зерна с пола.

Я кормлю дрозда семечками и жиром. Я даже научил его есть у меня с руки, хотя это самый сложно поддающийся дрессировке питомец.

Достаю мобильный, открываю «Снэпчат».

Лиам выложил ролик со взрывающейся пивной банкой. Выглядит так, словно в банку выстрелили. Может, из пневматики Лиама. Александра прислала фото себя в кровати. Одеяло натянуто по самый нос, но я вижу по глазам, что она улыбается. Вокруг пульсируют маленькие ядовито-розовые сердечки, которыми она украсила фотку.

Открываю «Ватсап»: от Игоря никаких новостей.

По большому счету, мне хотелось бы, чтобы он забыл о моем существовании. Но к сожалению, я облажался и теперь должен платить.

Десять дней.

Столько хватило на то, чтобы запутаться в липкой паутине Игоря. Столько же, сколько уходит на поездки на метро за год.