Камилла Гребе - Оцепенение

Я подлезаю под ветками и иду к развалинам. На полпути нагибаюсь и поднимаю еще одну белую бусинку с засыпанного сухой хвоей мха. Оглядываюсь по сторонам.

Дверь в полуразвалившееся здание покосилась, а стены поросли травой.

– Самуэль ? – шепчу я.

Но слышу только шелест листвы и звук комаров.

Я оглядываюсь по сторонам.

Справа от развалин свет фонарика выхватывает старый колодец и рядом с ним…

Погоди!

Ветка с пожухлой листвой торчит из-под крышки, как будто кто-то недавно открывал ее и, закрывая, не заметил, что зажал ветку.

Я подхожу к колодцу и нагибаюсь. Рядом с камнем лежит что-то оранжевое и блестящее.

Это божья коровка. Точнее, сережка в форме маленькой божьей коровки.

Я кладу бусинки и сережку в карман и тяну за ржавую ручку крышки колодца. Она такая тяжелая, что мне стоит огромных усилий сдвинуть крышку всего на пару сантиметров.

Я выдыхаю и снова хватаюсь за ручку.

Крышка очень тяжелая.

Секундой позже раздается этот звук.

Стук со дна колодца пугает меня до смерти. Я вздрагиваю, с губ срывается крик.

Но одновременно внутри меня вспыхивает надежда.

Я стучу костяшками пальцев по крышке так сильно, что на них выступает кровь.

Тук-тук-тук .

Через несколько секунд раздается ответ. Как эхо далеко в горах.

Тук-тук-тук .

Я снова хватаюсь за ржавую ручку. Тяну так, что в глазах темнеет. Тяну и тяну. В голове у меня одна мысль – надо снять эту чертову крышку. Снять, пока не стало слишком поздно.

Я упираюсь ногами, отклоняюсь назад и стаскиваю крышку – сантиметр за сантиметром. Наконец мне удается стащить ее наполовину.

Я достаю мобильный и направляю свет фонарика вглубь колодца.

И вижу его.

Моего сына.

Он смотрит на меня со дна колодца и моргает.

Под ним в воде труп. Вокруг все поросло какими-то растениями с маленькими зелеными листьями. Я вижу руку среди листьев.

– Я знал, что ты придешь, – говорит Самуэль.

Тремя неделями позже

Стоит синяя летняя ночь.

Но больница никогда не спит.

Из коридора доносятся шум и приглушенные голоса медсестер. Где-то пикает сигнал тревоги.

Надя спит.

Я держу ее ручку в своей. Ту же ручку, что, будучи перемазанной маслом, выскользнула из моей руки.

Ее лицо мокрое от слез, и я не сразу понимаю, что эти слезы – мои.

Медсестра заходит в палату, улыбается и гладит Афсанех по голове.

– Идите домой, уже поздно, – просит она.

Я смотрю на часы и понимаю, что она права. У меня встреча с Дайте в девять, а еще нужно поспать.

За время расследования мы все успели сблизиться. Даже язвительный Дайте стал мягче и общительнее. Он насвистывает по дороге к автомату с кофе, придерживает коллегам двери и за несколько недель не произнес ни одного сексистского или гомофобного комментария. Он даже подстриг ногти на ногах и перестал надевать ту ужасную майку.

Наверняка влюбился. Малин того же мнения. Она поделилась со мной своими подозрениями. Судя по всему, он встречается с одной из свидетельниц по нашему делу – Стиной Свенссон, директором магазина, где работает Пернилла Стенберг, что, разумеется, совершенно неприемлемо. К тому же она явно не пара Дайте.

Но я, разумеется, молчу.

Я так рад, что Надя очнулась. И что Пернилла каким-то чудом нашла своего сына живым.

Она нашла Самуэля в тяжелом состоянии и крайней степени обезвоживания. Он выжил только потому, что облизывал мокрые бетонные стены колодца. Двое суток он провел на трупе мертвого наркокороля.

Несколько суток он был на грани между жизнью и смертью, но теперь мы знаем, что ему удалось выкарабкаться. Мальчик поправился. По крайней мере, физически. Боюсь даже думать, какие кошмары снятся ему по ночам.

– Вам нужно поспать, – уговаривает медсестра. – Завтра сможете забрать дочь домой.

Мы с Афсанех киваем, и я неохотно выпускаю влажную ручку дочери.

Вместе мы уходим из больницы.

На улице нас встречает влажная ночная прохлада. Из глаз снова начинают течь слезы, и я всхлипываю. Колено ужасно болит, но я, как обычно, его игнорирую.

Трое женщин из операционной курят у стены, уставившись в мобильники. С парковки идет мужчина. Одной рукой он толкает коляску с ребенком. Ребенок ноет и извивается, как уж, но все внимание мужчины приковано к телефону в другой руке. Колесо съезжает с тротуара, и коляску перекашивает. Ребенка подбрасывает, отчего он начинает истерически вопить. Мужчина выпрямляет коляску, не отрываясь от дисплея.

На стоянке такси стоит одна машина. Водитель открыл дверцу и выставил одну ногу наружу, словно собирался выйти. Но сидит он неподвижно. Лицо освещено светом мобильного телефона.

Афсанех замечает мой взгляд и понимающе кивает.

– Что у этих людей с головой? – спрашиваю я.

Она не отвечает, только берет меня за руку.

Я сжимаю ее руку в своей, а другой утираю слезы. Потом достаю из кармана пачку сигарет и протягиваю ей.

– Хочешь?

Афсанех смеется.

– Я знала, что ты куришь тайком.

– Я тоже.

Я прикуриваю ей сигарету.

Мы садимся на бетонное заграждение. Колено болит, а человечество сходит с ума, превращаясь в нарциссов.

Но какое нам до этого дело?

Я смотрю на Афсанех.

Она улыбается, делает затяжку, запрокидывает голову и выдыхает облачко дыма в светлеющее небо.

Мы самая обычная семья. Это самое обычное утро.

И после всего, что произошло, мы снова живем прежней жизнью.

Я хочу поблагодарить всех, кто помогал мне в работе над «Оцепенением», особенно моего редактора Катарину и издателя Сару из «Вальстрём&Видстранд», а также моего литературного агента Кристин и ее коллег из агентства Аландер Адженси.

Помимо них, я хочу поблагодарить Осу Турлёф, консультировавшую меня по вопросам работы полицейского, и Мартину Нильссон – моего эксперта по анализам ДНК.

И напоследок – большое спасибо моей семье и друзьям за понимание и слова одобрения за время работы над книгой. Без ваших любви и терпения этой книги бы не было.

После работы (англ.). Здесь и далее, если не оговорено иначе, прим. ред.

Свободными церквями принято называть протестантские общины, существующие независимо от государственных церквей в ряде европейских стран, в том числе в Швеции.

Все еще жива и здорова (англ.).

Повседневность мертва! (англ.)