Камилла Гребе - Оцепенение

Ради своего ребенка ты готов на все.

– Если я тебя найду, я верну тебе твоего отца, – обещаю я, – и стану для тебя хорошей матерью. – Подумав, добавляю: – И скину десять килограмм.

Я захожу в дом и прикрываю за собой дверь. Она глухо захлопывается за моей спиной.

Сердце замирает в груди. Я прислушиваюсь. В доме тихо.

Никаких шагов, никаких криков. Не видно и льва с острыми зубами.

Я оглядываюсь по сторонам.

Прихожая словно сошла с картин Карла Ларссона.

Стены до середины выкрашены в синий цвет. Кромка украшена цветочным узором. На крючках висит мужская одежда – толстовка, парка, тонкий пуховик. Серый столик под старину у стены. На нем букет роз в хрустальной вазе.

В прихожей еще три черных чемодана.

Кто-то только что приехал или собирается уехать.

Я делаю шаг вперед, потом останавливаюсь и снимаю обувь. Сквозь открытую дверь видно железную больничную кровать. В паре метров рядом специальная конструкция для транспортировки больного. Синее сиденье покачивается вперед-назад от сквозняка.

Рядом с кроватью тумбочка с одинокой розой в вазе и тюбиком с каким-то кремом. На полу еще один чемодан. На стенах следы от скотча, словно кто-то в спешке ободрал афиши. На полу рядом с чемоданом старые бутсы.

Комната Юнаса?

Но где он сам? Ведь Бьёрн видел его здесь всего час назад. И где Ракель?

Нос щиплет запах моющего средства и хлорки. Изнутри дома доносится скрип.

Меня охватывает паника. Пот течет со лба в ложбинку между грудей. Руки так сильно трясутся, что я инстинктивно оглядываюсь по сторонам в страхе, что что-нибудь задену.

Стены надвигаются на меня, в глазах темнеет, страх сжимает все тело стальными тисками. Он берет надо мной контроль. Ноги не двигаются, руки беспомощно висят вдоль тела, во рту пересохло.

Страх такой сильный, что я мысленно возвращаюсь в детство – к полным тревоги часам, проведенным наедине с монстром под кроватью. К темному лесу с волками, прячущимися в кустах. И слова сами рвутся с языка.

Сердце успокаивается, к рукам и ногам возвращается чувствительность. Взгляд проясняется, и комната снова обретает очертания.

Я поворачиваю голову и смотрю прямо – в гостиную с панорамными окнами. Одно из них открыто и поскрипывает от ветра.

Наверное, этот звук я и слышала.

Я трясу головой, будто прогоняя страх. Делаю глубокий вдох и вхожу в гостиную.

Я немного успокоилась. Иду ровно, целеустремленно. Я не боюсь воображаемых чудовищ. Деревянные доски пола кряхтят под ногами, и я снова останавливаюсь.

Обвожу взглядом комнату.

За окном простирается море, залитое ярким солнцем. На горизонте оно сливается с голубым небом. В комнате стоят белый диван и кресла, книжные полки заполнены книгами всех цветов и размеров, фотографиями и разными безделушками.

Рядом с фотографией женщины и мальчика стоит синяя хрустальная ваза на ножке, напоминающая ту, что я унаследовала от бабушки.

Я подхожу ближе.

В вазе лежат мужские часы на тканевом ремешке, чехол от мобильного телефона и…

И …

Окно снова открывается и ударяется о цветочный горшок. Ветром обдает мне спину, а по коже бегут мурашки.

Я стою, уставившись в вазу, и ничего не понимаю.

Рядом с футляром лежит связка ключей с брелком, с которого свисают пластиковые рыбка и книжечка.

Это ключи Самуэля. Я сама дала их ему. Мы заказали такие брелки всем детям из кружка в нашем собрании. Конечно, все это сделано в Китае, но нам важны были символы: рыба символизирует Христианство, а маленькая книжечка – Священное Писание.

Но почему ключи Самуэля в этой вазе, если самого его нет?

Я протягиваю руку и касаюсь связки ключей, словно это поможет мне понять. Словно дешевый пластик может мне все рассказать.

Снова хлопок.

Я инстинктивно оборачиваюсь, ожидая снова увидеть окно, бьющееся о горшок. Но вместо этого оказываюсь лицом к лицу с женщиной.

Она одета в джинсовые шорты и тонкую белую блузку. Длинные темные волосы распущены. Словно рекой они заливают ее плечи, оттеняя белую, как мрамор, кожу шеи.

Она очень красивая.

Я о такой красоте и мечтать не могла. И несмотря на панику, я отмечаю, что мы похожи, как две сестры – одна красивая, а другая уродливая.

Ракель.

– Кто ты и что ты делаешь в моем доме? – вопит она, поднимая предмет, который она держит в руках. Я не вижу, что это, но это что-то небольшое и отражает свет.

Я открываю рот, чтобы ответить, но не могу вымолвить ни слова.

Ракель делает шаг вперед, я отшатываюсь и ударяюсь локтем о синюю вазу. Она качается, но стоит.

– Кто ты? – вопит она.

– Я…

Язык меня не слушается.

Я пячусь назад в сторону прихожей. Поскальзываюсь и чуть не падаю, но в последний момент успеваю схватиться за дверной косяк. Потные руки скользят, и я снова теряю равновесие.

– Самуэль, – шепчу я. – Я мама Самуэля. Где он?

Ракель идет ко мне, я продолжаю пятиться. Спотыкаюсь и падаю на серый столик. Ваза падает на пол и разбивается вдребезги. Весь пол оказывается усыпан розами и стеклом. Лодыжки обдает холодной водой.

– Самуэль уволился, – говорит Ракель.

– Нет, – отвечаю я. – Я видела его ключи. Он здесь.

– Он уехал, – настаивает она. – Получил работу получше. Как и все остальные.

Ракель останавливается. На лице у нее написана бесконечная грусть. Кажется, что ее гнев утих, и я решаю попытаться поговорить с ней. В конце концов, это единственное, в чем я хороша.

– Я так скучаю по нему, – говорю я и сама поражаюсь своей смелости.

Женщина хмурит брови, обводит глазами розы на полу и качает головой.

– Мне все известно о тоске, – отвечает она после небольшой паузы.

Я киваю и смотрю туда, к чему прикован ее взгляд. У моей ноги стопор для двери, отлитый из чугуна в форме ягненка.

И меня осеняет. Осеняет такая ужасная мысль, что я страшусь додумать ее до конца.

Я думаю о стихотворении. Смотрю на чугунного ягненка.

И в этот момент передо мной встает самодовольное лицо пастора Карла-Юхана. И картины в рамах за его спиной. На одной из них ягненок спит под боком гигантского льва.

Это так просто и так логично, удивительно, что я раньше не догадалась. И даже полицейским с их ресурсами не удалось разгадать эту загадку.

– Это была ты… – шепчу я. – Ты и лев, и ягненок. И борьба, и мир, как Иисус. Нет никаких помощников.

– Я не понимаю, о чем ты, – говорит Ракель, не глядя на меня. Ее взгляд прикован к полу.

– У тебя нет права играть с Богом, – говорю я и тут же поправляюсь: – Прости, играть в Бога, я хотела сказать.