Камилла Гребе - Оцепенение

Но Ракель никак не реагирует на мою оговорку. Веко у нее подергивается, она опирается о стену рукой.

– Я прочитала стихотворение, – продолжаю я. – Самуэль написал мне послание на нем. На стихотворении. И положил в машину. Мою машину. Там я его и нашла. В машине…

– Мой бойфренд – писатель… – шепчет она.

– Ты знаешь Библию, – перебиваю я. – Я тоже знаю. Лев и ягненок – это одно целое. Два символа Иисуса. Жертвенный агнец умер ради нас, а лев воплощает Послание, Царя, Мессию. Это два обличья Иисуса. Это так ты себя видишь? Богом? И считаешь, что имеешь право отнимать жизнь?

– Я только хочу вернуть моего сына, – всхлипывает Ракель. – Как и ты.

Теперь она плачет. Слезы текут по бледным щекам, лицо омрачили горе и страдание. И еще один кусочек пазла встает на место.

Она выбрала имя Ракель не только потому, что оно означает ягненка.

Мне вспоминаются слова из Евангелия от Матфея. Голос отца, зачитывающий Библию, звучит в голове:

Глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет.

Ракель поднимает глаза и делает шаг вперед. Стекло хрустит под ее босыми ступнями, но лицо ничего не выражает.

От ее ног остаются кровавые следы на досках. Кровь блестит в лучах солнца.

– Где Самуэль? – спрашиваю я.

Пячусь назад, нащупываю ручку двери, дергаю за нее.

Она качает головой.

– Его нет, – шепчет она. – Больше нет. Никого больше нет.

– Нет , – всхлипываю я. – Не может быть. Ты знаешь, где он. Ты должна мне все рассказать.

Я дергаю за ручку, но дверь не поддается. Надавливаю на нее всем своим весом, но дверь не сдвигается ни на миллиметр.

Смотрю по сторонам, ищу взглядом ключи.

Ракель медленно качает головой. Вокруг ступни образовалась кровавая лужица, но она ничего не замечает.

– Ты это ищешь? – спрашивает она, поднимая вверх ключи.

– Мне в жизни не перелезть через этот забор, – говорю я, опуская взгляд на распирающий пояс брюк живот.

– Если я в своем положении смогла, то и ты сможешь, – возражает Малин с другой стороны забора.

Я осторожно следую ее примеру.

Естественно, все кончается катастрофой.

На полпути я застреваю, рву дорогие английские брюки, неуклюже переваливаюсь через забор и шлепаюсь на траву, как падалица по осени. Приземлившись на бок, хватаюсь за больное колено. Встаю на четвереньки и с огромным трудом выпрямляюсь.

И в этот момент в кармане вибрирует телефон. Это сообщение от Афсанех.

Приезжай в больницу немедленно!

В груди у меня все холодеет.

Я отвечаю.

Что-то случилось?

Бегу за Малин так быстро, насколько позволяет колено. Она уже стоит на крыльце и рассматривает фасад. Потом поворачивается, смотрит на меня, берется за ручку и пытается открыть дверь.

Я подбегаю к ней, останавливаюсь, упираюсь руками в колени и пытаюсь отдышаться.

Малин бросает на меня встревоженный взгляд, очень осторожно простукивает дверь и изучает замок.

– Металлическая дверь. Тут нам не пройти.

– Может, попробуем позвонить? Как нормальные люди?

– Давай. А я проверю окна.

Малин исчезает, а я выпрямляюсь и вытираю пот со лба.

Нажимаю кнопку звонка. Слышу, как внутри дома раздается сигнал.

Ничего не происходит.

Нажимаю снова и снова, но никто не открывает. В доме тихо. Ракель не открывает, и мне становится не по себе.

Малин возвращается, качая головой.

– Я слышала какой-то звук. Похожий на крик. Может, лучше подождать подкрепления?

Я смотрю на мою беременную коллегу и понимаю, что она права. Врываться туда одним – просто безумие. И против всех правил. Не говоря уже о том, что беременным полицейским нельзя пользоваться служебным оружием. Но я чувствую, что медлить нельзя.

– Нужно попасть внутрь, – говорю я.

– На окнах железные решетки. Она явно боялась грабителей. А к террасе не подобраться – она прямо на скале.

Я окидываю взглядом белый деревянный дом с резными ставнями и решетками на окнах.

– У нас еще лежит в машине тот трос?

– Думаю, да. Что ты задумал? Мы с тобой не самые спортивные полицейские, по тросу мы в дом не заберемся, – улыбается Малин.

– Нет. Но с его помощью мы вырвем вот это окно, – указываю я и встречаю скептический взгляд.

Я закрепляю трос и дергаю.

– Готово? – кричит Малин.

– Готово, – отвечаю я.

Снова тишина. Потом хлопок автомобильной двери и шум двигателя.

Металлический трос натягивается. В раме вокруг креплений железной решетки появляются трещины. Они становятся глубже. Малин добавляет газа, и я слышу, как колеса царапают сухой гравий. Через секунду решетка срывается с адским шумом, отлетает прочь и приземляется в траву у калитки.

Я оборачиваю пиджаком кулак, разбиваю стекло, просовываю в окно руку и открываю его изнутри.

Малин бежит ко мне по лужайке.

– Я первая, – говорит она, гибко перемахивает через подоконник и протягивает мне руку. С ее помощью я влезаю внутрь.

Мы в спальне с больничной кроватью и какой-то странной конструкцией для инвалидов. В комнате две двери. Одна явно ведет в коридор.

Пол залит кровью и усыпан стеклом и красными розами. Малин достает пистолет и снимает его с предохранителя. Я следую ее примеру.

– Туда, – она показывает на кровавые следы, ведущие в гостиную.

Белое кресло перевернуто. Пол вокруг него тоже весь в кровавых пятнах. Разбитый цветочный горшок на полу.

Из открытой балконной двери видно террасу, окруженную низкой белой оградой. И посреди нее дыра. Как будто кто-то выбил доски. И совсем рядом с этой дырой, крепко держась за саму перекладину, кто-то висит.

Я бегу туда. И в ту же секунду я уже не здесь, не в доме Ракель в Стувшере. Я дома на Карлавэген с Надей, которая еще…

Я бегу.

Я бегу так, словно это этого зависит моя жизнь. Бегу, потому что должен, потому что иного выбора у меня нет. Нельзя дать своему ребенку упасть. Это то, что ни один родитель не может себе позволить.

– Надя! – воплю я при виде рук, вцепившихся в забор. – Надя!

Мне так страшно… Ужасно страшно. Я уже знаю, чем это может закончиться. Но я бросаюсь вперед. Потому что так поступают все родители. Ради своего ребенка они готовы на все.

На все на свете.

И я успеваю добежать, успеваю схватить ее за руку. Но рука выскальзывает из моей.

– Я ее теряю! – кричу я и в этот миг вижу рядом Малин и вспоминаю, где нахожусь на самом деле – в Стувшере, а Надя – в больнице, в коме после падения.

Я возвращаюсь в реальность, в которой я не успел.

Но эту женщину я еще могу успеть спасти. Этой женщине я не дам упасть.

Малин хватает женщину за предплечье и упирается в столбик забора.

Я смотрю на женщину, чью руку я держу, – на Ракель, или точнее Сюзанну Бергдорф. За ее спиной пропасть. В пятнадцати метрах под нами острые скалы. За ними – мостки и рыбацкий сарайчик, а дальше лишь море.