Тим Каррэн - Кожное лекарство

Разрывались снаряды; свистели, как бешеные шершни, ружейные пули; слепящими вихрями поднимались дым и пыль.

Грохотали мушкеты, и им вторили огромные пушки.

Фургоны и грузы на них были разбиты в щепки; повсюду в крови и обломках лежали убитые и раненые.

А к склону подходили всё новые и новые мексиканские войска.

Кобб, переполненный теперь настоящим, неистовым голодом, ворвался в их ряды, убивая людей из пистолетов и мушкетов. Он разрубил топором голову одного копейщика, перерезал горло другому, выхватил копьё и сбросил с коня мексиканского офицера.

Он проткнул остриём грудь мужчины и пригвоздил его к земле.

Убив ещё двоих или троих, он вскочил на коня убитого мексиканца — прекрасного белого жеребца — и бросился в атаку, рубя и режа, стреляя и пронзая. Но когда залп картечи перебил животному ноги, Кобб вновь оказался на своих двоих.

Сверху открывалась жуткая картина: пропасть, заполненная дымом и огнём, кишела людьми и лошадьми без всадников. Это была истинная бойня, и в суматохе трудно было сказать, кто выигрывал, а кто проигрывал.

Но Коббу было на это плевать.

Он продолжал сражаться, убивая всё больше врагов, перерезая сухожилья коням и разрывая линию наступления мексиканцев, как огненный клинок.

Битва продолжалась ещё долгое время, но, в конце концов, мексиканцы отступили.

Мертвецы грудами лежали на земле, пропитанной багровой кровью.

Кавалерия мексиканцев оказалась под постоянным огнём, и главнокомандующий принял решение отступить, но даже эта заминка стоила им десятков и сотен жизней.

Когда сражение закончилось, поле битвы превратилось в кладбище.

В бойню.

Везде, насколько хватало глаз, валялись тела, конечности, разорванные пушечными ядрами лошади и закинутые взрывной волной на деревья люди. Это напоминало картину Брейгеля Старшего «Триумф смерти» — дым, пламя, трупы и разрушенные повозки.

Изрытая земля.

Лужи крови.

Тысячи мух, взлетающих с трупов и тех раненых, кто не мог пошевелиться.

Люди молили о помощи, о воде, ещё хоть об унции жизни, чтобы они смогли убить больше мексиканцев во имя своих матерей и возлюбленных.

Когда Кобб шёл через бойню, и его оленьи шкуры были мокрыми от крови и обожжёнными пылающей шрапнелью, он видел, как живые люди выбираются из-под трупов. С дикими, залитыми кровью глазами они размахивали пустыми мушкетами и ножами. Они кололи штыками мёртвых и тех, кто простил о смерти.

Потрясённые кровавой битвой офицеры шатались по полю боя, всхлипывая, проклиная этот мир и выкрикивая приказы мертвецам. Они требовали, чтобы трупы поднялись и бросились в погоню за врагом, в то время как солдаты бродили среди мертвецов в поисках павших товарищей.

Кобб и его покрытые кровью, крещённые огнём добровольцы двинулись по горящему полю из трупов, выныривая из клубов дыма и добивая мексиканцев. Они снимали скальпы, срезали посмертные маски, отрезали уши, руки и пальцы. Они хохотали, как безумные, устраивая мексиканские трупы в непристойных позах.

А Кобб подталкивал их к новым, всё более извращённым зверствам, в то время как родимое пятно на его спине пылало и пульсировало.

Что-то внутри него было очень, очень довольно увиденным.

Война — это ад.

И для Кобба она напоминала возвращение домой.

* * *

Пламя.

Дым.

Жар.

Крики.

Горело здание школы.

Голоса внутри кричали на испанском, ублюдочном английском, индийском… Они умоляли, просили пощадить их, отпустить во имя Иисуса Христа.

И Кобб собирался их отпустить… прямиком к создателю.

Кобб смотрел на огонь, питался им, чувствовал, как он горит внутри него. Его кровь была кислотой, которая пузырилась и кипела. Его сердце раскалённым докрасна поршнем стучало и грохотало, выбрасывая искры и маслянистый пар. Родимое пятно на его спине напоминало выжженное на плоти клеймо.

Добровольцы окружили здание школы, держа мушкеты наготове.

— Если любой из этих чилийских ублюдков попытается выскользнуть, — процедил Кобб, — стреляйте.

Здесь, в небольшом городке под названием Дель Барра, Кобб и его люди выследили местный партизанский отряд. Здесь они жили, здесь их лечили и оперировали.

Это был даже скорее не городок, а деревня: несколько продуваемых ветрами и выбеленных солнцем лачуг, старая испанская церквушка и школа.

В подвале церкви добровольцы обнаружили винтовки и боеприпасы, оружие и форму, снятую с убитых американцев. На большей части одежды до сих пор виднелись пятна крови.

Священник попытался отказаться показать им подвал.

И Кобб перерезал ему глотку.

А потом они подпалили здание школы; оно горело в этой жаркой, засушливой степи, а солнце таяло, как монета из желтого воска в безоблачном небе над головой.

Пот катился градом по лицу Кобба, оставляя за собой тонкие чистые полоски кожи. Обведённые красной краской глаза, напоминавшие врата ада, не мигая смотрели на пламя.

Кончиком языка Кобб слизал соль с губ.

Он слышал доносящиеся изнутри крики и вопли.

Пламя уже охватило одну сторону здания школы и жадно лизало другую. А внутри… внутри были старики, женщины и дети. Они стучали в двери и молили их выпустить.

Внезапно раздался дикий рёв, и всё здание школы оказалось охвачено огнём в считанные секунды. Дерево было сухим, как трут, и горело превосходно. В воздухе клубился дым, завиваясь причудливыми воронками. Везде воняло обуглившимся деревом, опаленными волосами и горелой плотью.

Крики и удары стихли.

— Думаю, все поджарились, — сплюнул Джонс, почёсывая промежность.

Внезапно из горящего здания вырвались несколько фигур, объятых пламенем. Они спотыкались, безумно размахивая руками. Это могло бы быть смешно, если бы не было так мерзко.

Добровольцы разошлись в стороны, выпуская горящих людей наружу.

За первыми фигурами последовали другие. Люди были готовы на всё, чтобы только избежать адского пламени.

Добровольцы выстрелили, перезарядили и снова выстрелили.

Последняя фигура прибежала странной, дёргающейся походкой; пламя лизало её мерцающими перьями. В руках у неё что-то было.

Кобб заметил, что это была мать, несущая своего ребёнка.

Кобб вскинул руку.

Его люди перестали стрелять.

Женщина прошла три-четыре метра и рухнула дымящейся кучей.

Кобб наблюдал за ней, пока огонь не погас, и она не превратилась в сломанный, почерневший манекен, а её плоть не рассыпалась пеплом.

Мать и ребёнок оказались зажарены вместе.

Исходящий от них дым был горячим и зловонным.

Не прошло и часа, как добровольцы сидели возле пожарища, пили мескаль и жевали лепешки, добытые из подвала.

Здание школы рухнуло само по себе, превратившись в груду сажи и почерневших балок. От него ничего не осталось.