Линкольн Чайлд - Город вечной ночи [litres]

«Это и есть Лэшер?»

– Он стрелял в нас, сэр, – сказал один из полицейских. – Пришлось открыть ответный огонь, чтобы разоружить его.

– Хорошо.

Д’Агоста отошел в сторону, пропуская медиков для обработки пулевых ран.

– Вы делаете мне больно! – всхлипнул Лэшер, и д’Агоста увидел, что тот обмочился.

Лейтенант оглядел комнату. Постеры разных дэт-метал-групп на стенах, груда всевозможного оружия в углу, с полдюжины разобранных компьютеров и горка электронных устройств неизвестного назначения. Вся квартира имела комически-нелепый и пугающий вид, как декорация к фильму с апокалиптическим исходом. Нет, такого уровня помешательства д’Агоста не ожидал. Он посмотрел на Лэшера: крошки штукатурки в волосах, кровь, стекающая на замусоренный пол, трясущееся тощее тело – неужели это тот человек, который разработал план и убил Кантуччи с такой безжалостной четкостью? Трудно было в это поверить. Но с другой стороны, он стрелял в полицейского из обреза… а потом пытался убить и других.

– Мне больно, – пробормотал Лэшер еще тише и потерял сознание.

– Везите его в Бельвью [14] Бельвью – название больничного центра в Нью-Йорке. .

С глубоким вздохом д’Агоста отвернулся. Он допросит ублюдка, когда медики стабилизируют его состояние (раны у Лэшера серьезные, но, видимо, не смертельные). Только не сегодня. Ему необходимо поспать… и бумажная работа накопилась.

Господи, как же болит голова!

Ранним утром 24 декабря, еще до рассвета, специальный агент Пендергаст появился у дверей квартиры 5В дома 355 по Западной Четырнадцатой улице. Место преступления охранял единственный коп (криминалисты уже закончили работу), сидевший в полудреме на стуле.

– Простите, что беспокою, – начал Пендергаст, когда полицейский вскочил на ноги, уронив на пол сотовый телефон, который перед этим держал в руке.

– Извините, сэр, я…

– Пожалуйста, – успокаивающим тоном произнес Пендергаст, доставая бумажник и показывая свой жетон. – Мне бы только посмотреть, если вы не возражаете.

– Да, конечно, – сказал коп, – но у вас есть разрешение?..

Он слегка нахмурился, когда Пендергаст, мрачно глядя на него, отрицательно покачал головой:

– В пять часов утра, мой добрый друг, трудно получить подпись. Однако если вы считаете, что должны позвонить лейтенанту д’Агосте, то я, естественно, отнесусь к этому с пониманием.

– Нет-нет, в этом нет необходимости, – поспешил сказать полицейский. – Но у вас и в самом деле есть допуск к делу?

– Разумеется.

– Что ж, тогда вы, пожалуй, можете приступать.

– Вы хороший человек.

Пендергаст сорвал полицейскую ленту с двери, сломал печать, проскользнул в квартиру, включил свой фонарик и прикрыл за собой дверь. Он не хотел, чтобы его беспокоили.

Он начал обводить лучом фонарика убогое жилище, поворачиваясь вокруг своей оси и запоминая все, что видел. Остановил луч на каждом из постеров, потом перешел к коллекции оружия на грязном коврике, не оставил без внимания груду компьютерных гаджетов, плат и старых катодно-лучевых трубок, забрызганных теперь кровью. Он осмотрел примитивный верстак, сколоченный из старых досок, исцарапанных и обожженных сверху, потом стену за верстаком, увешанную инструментами. Затем луч фонарика переместился на смятую постель, прошелся по кухонному уголку, неожиданно аккуратному, и вернулся назад – туда, откуда начался осмотр.

Пендергаст подошел к верстаку. Сосредоточился на нем. Осмотрел слева направо, разглядывая все мелочи с помощью фонарика, а иногда и лупы, время от времени подхватывая что-то ювелирным пинцетом и кладя в пробирку. Его бледное лицо, залитое отраженным светом, парило, словно существуя отдельно от тела, серебристые глаза сверкали в темноте.

Осмотр продолжался уже пятнадцать минут, и внезапно Пендергаст замер. В углу, где к стене был притиснут примитивный дощатый стол, луч его фонарика высветил то, что выглядело как две крупинки желтоватой соли. Первую он растер между пальцами, рассмотрел получившийся беловатый порошок на кончиках пальцев, понюхал его, наконец попробовал кончиком языка. Вторую крупинку он подобрал пинцетом и уложил в маленький полиэтиленовый пакетик на молнии, закрыл и спрятал в карман пиджака.

После чего Пендергаст развернулся и вышел из квартиры. Дежурный полицейский, ждавший с напряженным вниманием, поднялся. Пендергаст тепло пожал ему руку:

– Спасибо за помощь и внимание к своим обязанностям. Я непременно скажу о вас лейтенанту, когда увижу его.

Он поспешил вниз по лестнице, бесшумно и плавно, как кот.

Почти ровно двенадцать часов спустя после того, как Пендергаст покинул квартиру Лэшера, Брайс Гарриман беспокойно расхаживал по своей двухкомнатной квартире на углу Семьдесят второй и Мэдисон. Квартира находилась в перестроенном довоенном здании и после переделки приобрела странную планировку, образующую настоящий замкнутый круг: из гостиной через кухню в одну из дверей ванной, затем через другую ее дверь в спальню, а оттуда по короткому коридору со стенным шкафом – назад в гостиную.

В доме были высокие потолки, шикарный вестибюль, круглосуточный консьерж, но арендная плата за квартиру, снятую на имя тетушки Гарримана, была ограничена законодательством. Когда тетушка умрет, что, вероятно, случится довольно скоро, ему придется съехать и найти что-нибудь более соответствующее его доходам. Еще одно подтверждение тающего наследства семьи Гарриман.

Квартира была обставлена в эклектическом стиле мебелью, оставленной ему пожилыми родственниками. Многие из этих вещей были ценными, и все – старыми. Единственной новинкой во всей квартире, если не говорить о кухонной утвари, был ноутбук, стоявший на столике в стиле королевы Анны из бразильского клена с изогнутыми ножками, который когда-то принадлежал двоюродному деду Брайса, Дэвидсону, уже десять лет как похороненному.

Гарриман прекратил слоняться из угла в угол и подошел к столику. Возле ноутбука с его мерцающим экраном лежали три стопки бумаги, по одной на каждое убийство. Листы были исписаны замечаниями, каракулями, закорючками, примитивными диаграммами и кое-где вопросительными знаками. Несколько мгновений Гарриман беспокойно листал их, потом вернулся к хождению.

Ноющая дрожь профессионального беспокойства, которая несколько стихла после его удачного интервью с Изольдой Озмиан, вернулась. Он знал, знал , какие великолепные истории можно слепить из этих убийств, но у него возникали трудности с их созданием. Одна из них состояла в том, что его источники в полиции были не очень хороши и не стремились ему помочь. Его старый соперник Смитбек был мастер пригласить двух копов, поставить им выпивку, ублажить их и выудить из них нужную ему историю. Но Гарриман такие вещи делать не умел, хотя и ненавидел признавать это. Возможно, тут сказывалось его протестантское воспитание, годы, проведенные в Чоате и Дартмуте [15], то, что он рос в обстановке яхт-клубов и коктейльных приемов, – но, какова бы ни была причина, он просто не мог чувствовать себя свободно с копами, не мог говорить на их языке. И они это знали. А в результате страдали его истории.