Сюзанна Джонс - Предвестник землетрясения

Без Тэйдзи Соутаро продолжать не мог. Спина болела, и он был готов уйти на покой. Проявил пленку в уповании, что Тэйдзи оставил ему какую-нибудь подсказку, но снимки показывали лишь пустынные пляжи, железнодорожные пути без поездов, брошенные мусорные ящики. Пустота. Он разглядывал их под всеми возможными углами, переворачивал вверх ногами. Надел старые 3D-очки, пришедшие с журналом о природе, и снова рассмотрел каждую фотографию. Наконец выбросил снимки и продал свое заведение чужаку. В своей квартире он рисовал цветы и птиц на фоне заброшенных мест. Он знал, что больше Тэйдзи не увидит.

Мацуда Тэйдзи. Тэйдзи Мацуда. Как я могла не знать его фамилии? Меня потрясло, что в стране, где фамилии предпочитают именам, фамилия Тэйдзи каким-то образом ускользнула от меня. Должна же я была увидеть ее на конверте или на чем-нибудь в его квартире или услышать, как завсегдатай обращается к нему. Так нет же. И теперь я еще острее, чем тогда, увидев его на станции вместе с Лили, ощутила, что почти не знала его, что он одурачил меня и ускользнул.

— Да, я знала его.

— Вы были его девушкой. И вот что я думаю. Он бросил вас ради вашей подруги Лили Бриджес. Вы были так огорчены, что неделю даже не ходили на работу.

Должно быть, они говорили с Нацуко. Или даже с Бобом. Лили могла спрашивать его совета, прежде чем наведаться к Люси. Может, она сказала ему, что они с Тэйдзи сделали. Но что толку обвинять друзей? С равным успехом к этому заключению могла прийти и соседка и поделиться этой информацией с ними.

Голова у меня начинает кружиться, как тогда на острове Садо, прежде чем я упала без чувств на скалах. Мои руки тянутся к лицу. Я ставлю локти на колени и подпираю подбородок обеими ладонями. В комнате жарко. Мои джинсы липнут к ногам от пота и рвоты. Кто-то дает мне миску холодной воды и тряпку. Я провожу мокрой тряпкой по рукам и ногам, болтаю ее в миске, выжимаю, выдавливая бурые капли. Кладу тряпку в миску. Она плавает, покачиваясь, на поверхности. Я чувствую себя чище и свежее.

Теперь губы мои шевелятся, говоря и говоря, хотя мой язык онемел, словно от анестезии, и выговор у меня как у пьяной. Я говорю им то, что они хотят услышать. Повествование изливается довольно легко, чуть ли не само собой. Сначала моя безумная ревность к Лили, за ней слепая ярость, грозившая пожрать меня, как огонь, когда она подвела меня. Далее я описываю свою неотступную любовь к Тэйдзи, любовь, помешавшую мне поверить, что все кончено, что он больше не хочет меня. И наконец, пара колготок, оказавшихся подручным оружием: я застала Лили врасплох, потому что она хотела верить, что я буду дружить с ней, и даже улыбнулась мне. Заключение: изумленный вскрик Лили, ее короткое и тщетное сопротивление. Ее тяжелое безжизненное тело, еще теплое, когда я волокла его в укромное местечко. Я излагаю им длинную незамысловатую историю, и наконец они довольны мной.

Мужчина ведет меня по коридору. Коридор кажется непохожим на тот, который я видела несколько часов назад. Стены грязные. Пол под ногами склизкий. Тут нет флуоресцентных ламп, только голые лампочки накаливания свисают с потолка через равные промежутки. Я закрываю глаза, но лампочки все равно слепят их одна за другой.

Нет, я не убивала Лили. Люси невиновна в убийстве и повинна лишь в том, что состряпала байку. Но притом она очень устала. Так много людей ускользнуло через мои руки-крюки, как подачи на летнем игровом поле, что больше я себе не доверяю. Бессмысленно противиться аресту, сознавая, что могу убить снова. Мне бы побыть на солнце, отдохнуть. И в конце-то концов, так ли уж я неповинна? Так ли уж непричастна? Если бы я позволила Лили поговорить со мной по телефону, ей не пришлось бы появляться на моей улице среди ночи. Это ведь я познакомила Лили и Тэйдзи, и я же убедила ее не возвращаться в Британию, когда она хотела. Пусть защитник решает, как представлять мои интересы. И вот мое последнее слово. Невиновна, но не неповинна. Не совсем виновата, но и не вполне невинна. На суде правда может выплыть, но покамест я убийца.

Я замечаю, что одета не в собственную одежду, а в вещи из мягкого хлопка. Наверное, кто-то велел мне переодеться, дал мне принять душ. Не помню. Я будто бы поспала, но не знаю, сколько прошло времени, час или ночь, тот же самый день сейчас или уже завтрашний.

Бесстрастный мужской голос говорит мне, что меня ведут в комнату, где ждет посетитель. Интересно, кто же мог прийти меня повидать.

Может, Тэйдзи? Тэйдзи с фамилией, которую он мне ни разу не называл. Тэйдзи, бросивший меня ради моей подруги. Зачем ты так поступил, Тэйдзи? Это единственный вопрос, который я задам, если мой посетитель действительно ты. И ответ, на который я уповаю, невозможен, видите ли, потому что это ответ, позволяющий нам забыть Лили, вернуться назад ко времени, где мы были до того, как я впустила ее. И мне кажется, я вижу тебя сквозь приоткрытую дверь, но ты уже расплываешься в небытие, как растворился прежде твой голос, когда я хотела слышать только его. Я не хочу, чтобы ты уходил. Но где уж там, ты уже ушел, и сердце у меня обрывается. Нет. И о чем только Люси думала? Я знаю, что Тэйдзи моим посетителем быть не может, потому что он на Хоккайдо. У него нет причин являться сюда, а полиция никогда не найдет его в городе или в горах. Он уже растворился среди теней.

Значит, это должна быть Мириам, уставшая ждать меня у моря и желающая, чтобы за ней ухаживала и стряпала для нее настоящая дочь, а не Фелисити, и, думая о ней, я недоумеваю, как же могла она приехать в Токио, если почти не переступает порога собственного дома, боли у нее настолько сильные, что она сидит в одном и том же кресле день-деньской, и это невозможно, так что я думаю, что вместо нее мог приехать Джонатан, который и сам раньше служил в полиции, и он приехал увезти меня домой. Теперь я моргаю, потому что в глазах солоновато, и я почти слышу море и уже различаю его силуэт через открытую дверь перед собой, но минуточку, как же я узнаю, что это Джонатан? Я не видела его с той поры, как ему было пятнадцать, шестнадцать, семнадцать от силы. Но вот он здесь, и Мириам за ним, выглядящая теперь такой старой и изможденной, взирающая на меня скорбным взором, и я вижу братьев — Люка-Луку, Нэйтана-Натана, Сэмюеля-Самуила, Саймона-Симона, Мэтью-Матфея, улыбающихся Люси, но без намека на жесткость, и она видит их совсем иными, не глумящейся сворой в форме бойскаутов, а счастливыми здоровыми мальчишками с сияющими глазами. Они маленькие и миленькие. Я рада видеть их, но если они пришли забрать меня с собой, мне придется их подвести, бедные дети. Они не могут говорить по-японски, я уверена, не могут, а это теперь наполовину мой язык, больше чем наполовину.