Марк Бернелл - Ритм-секция [litres]

Прежде чем совершить первый из нескольких проходов, Стефани на минутку замедлила шаг. С тротуара каменные ступени поднимались под балконом второго этажа ко входу в помещение, которое через стеклянную дверь выглядело как какое-то фойе. За стойкой, лениво куря сигарету, сидел молодой человек. Он явно скучал. Большинство окружающих зданий были жилыми – бывшие особняки, превращенные в квартиры или дешевые гостиницы. Но этот явно не был ни тем ни другим. Перегнувшись через перила, Стефани сумела заглянуть в цокольный этаж: две большие комнаты, разделенные коридором. В одной из комнат стоял торговый автомат с безалкогольными напитками, пластиковые стулья на выстеленном линолеумом полу и старый телевизор в углу. В другой она разглядела гребной тренажер, набор гантелей на резиновом коврике и еще один тренажер. На стене, в коридоре, висел таксофон. Он находился за дверью пожарного выхода, у подножия ступенек, что спускались вниз от калитки, устроенной в ограде на уровне тротуара.

На главном входе не было никаких указателей, зато рядом имелась небольшая боковая дверь, рядом с которой на грязной латунной табличке Стефани прочла: «Студенческое общежитие „Аль-Шариф“». В углу одного окна была наклейка: на зеленом фоне белый полумесяц и звезда. Во время третьего обхода здания Стефани увидела внизу Резу Мохаммеда. Сидя спиной к окну, он, похоже, смотрел телевизор. Рядом с ним сидел еще один молодой человек, но они не разговаривали между собой.

Она набрала справочную службу и, получив номер студенческого общежития «Аль-Шариф», тотчас туда позвонила. Ответил мужской голос. Стефани спросила Резу Мохаммеда, и ей велели немного подождать. Зазвонил другой телефон. С тротуара ей было видно, как из спортзала в коридор вышел молодой человек и взял телефонную трубку. Она увидела и услышала, как он произнес слово, которое она не поняла. Затем выключила мобильник Проктора.

Мною владеет ярость, которую невозможно передать словами. В последнюю пару дней случайный наблюдатель наверняка счел бы меня спокойной, даже непробиваемой. Нет ничего более далекого от правды. Последние два года моя жизнь была свободна от негативных эмоций. Я была то обдолбана наркотой, то слишком пьяна или слишком устала, чтобы найти силы для гнева. У меня не было ненависти ни к Дину Уэсту, ни к Барри Грину, ни к любому из тех, кто эксплуатировал меня. Я не держала зла на тех, кто на час-другой покупал мое тело. И не уверена, что знай я тогда, что причиной трагедии был терроризм, это имело бы какое-то значение. Мое поведение определялось мной самой, а не событиями вокруг меня.

Но теперь все изменилось. Теперь я объята яростью. Сильной. Это наводит на мысль, что она все это время была со мной, лежа на секретном депозитном счете, на который капают астрономические проценты. Я зла на Кристофера за то, что он обманул смерть, я зла на остальных моих родных за то, что они стали ее жертвами. Я ненавижу Уэста, Грина и всех других моих пользователей. Даже Проктор не избежал моего гнева: как он мог оставить меня после того, как я начала от него зависеть? А еще есть Реза Мохаммед, человек с бомбой. Но главным образом я зла на себя. Я презираю свое падение и горько корю себя за все, что случилось со мной за последние два года. Мне стыдно за все те поступки, какие я позволяла себе до трагедии. Но самое страшное – это то, что я, увы, не могу ничего изменить, что мне остается лишь пенять себе за мое прошлое.

Я сижу, задумавшись над бакалаврским курсом Мустафы Села: аэронавигационная техника с годовой стажировкой в Европе. Помогли ли ему знания, полученные в Имперском колледже, взорвать в небе над Атлантикой борт NE027? На тот момент Села был третьекурсником. Я просматриваю проспект. Изученные им области науки и техники включают такие темы, как авиационные конструкции, материалы, механика полета и дизайн фюзеляжа. Если Села и Мохаммед – это один и тот же человек, что лично мне кажется весьма вероятным, то выбор именно этого курса явно не случаен и был сделан с умыслом. В любом случае нынешний курс Резы Мохаммеда настораживает: аспирантура по химическому машиностроению и химическим технологиям. Вооруженный такими знаниями, он способен превратить нашу жизнь в самый жуткий кошмар.

Открываю банку кока-колы и изучаю фотографию Резы Мохаммеда. Смотрю на него, а он глядит на меня. Интересно, живы ли его родители? Знают ли они, где он и чем занимается? Есть ли у него братья или сестры? Возможно, они похожи на него. Будут ли они оплакивать его, будут ли тосковать по нему?

Что касается моего собственного будущего, мне все равно, что будет завтра. Я больше не поддамся алкоголю и наркотикам, но от этого мое будущее не станет светлее. Опять же, я привыкла жить в темноте. Вопрос, который я задаю себе, никак не связан с тем, что будет завтра. Он в другом: когда настанет момент и я посмотрю в глаза Резе Мохаммеду – в глаза такого же человеческого существа, что и я, – смогу ли я спустить курок? Я сделала это случайно – и промахнулась. Смогу ли я сделать это намеренно и попасть в цель? Несмотря на душащую меня ярость, это противоречит всем естественным инстинктам внутри меня. Способна ли я хладнокровно убить человека?

Ночью ей не спалось. Вместо этого она смотрела телевизор в надежде, что это ее отвлечет. Но не сработало. Равно как и ругань супругов в соседней комнате, вой сирен вдали, и время от времени визг автомобильных тормозов.

Ей жутко захотелось выкурить сигарету, затем – целую пачку. Захотелось водки, затем героина, затем чего угодно, лишь бы это отвлекло ее от мыслей. Ей хотелось вновь перенестись в детство; хотелось сидеть дома, в теплой кухне, и пусть мать, хлопоча у плиты, будет плести вокруг нее защитный кокон родительской любви. Хотелось, чтобы Реза Мохаммед исчез. Хотелось уснуть и никогда больше не проснуться. Хотелось быть кем-то еще, той, кому не страшно и кто не чувствовал себя развалиной.

Рассвет принес в город мелкий дождик. Отлично. Она попробовала завтрак, и ее почти мгновенно вырвало. День надвигался, как ледник, сползающий с гор. Она все ожидала, что адреналин вот-вот закончится и у нее сдадут нервы, но этого не случилось. И вот теперь, в восемь тридцать вечера, ее тело работало на холостых оборотах, голова была полна обрывочных мыслей, а сама Стефани чувствовала себя сущей развалиной.

Реза Мохаммед был виден ей как на ладони. От этого зрелища у нее екнуло сердце. Перед телевизором сидели с полдесятка студентов. Мохаммед занимал место позади них, но его стул был повернут в противоположном направлении. Он разговаривал с каким-то мужчиной. Положив локти на колени, они сидели лицом друг к другу. Мохаммед сжимал в ладонях бумажный стаканчик. Стефани предположила, что эти двое разговаривают шепотом – было в их позах нечто заговорщическое.