Андерс де ла Мотт - Конец лета

На гравийной площадке перед киоском Вероника насчитала два трактора и три пикапа, все одинаково зеленые. На дверцах — хорошо знакомый логотип. «Аронсон фарминг». Фирма дяди Харальда, которую он окрестил так после того, как в конце восьмидесятых с образовательной целью съездил в США. Поездка с тех пор стала обязательной темой для бесед во время семейных сборов. Вот в Америке, знаете, там…

Несколько мужчин во фланелевых рубашках с закатанными рукавами теснились в тени под козырьком киоска. Машину Вероники они проводили сердитыми взглядами. Рабочие дяди Харальда трудятся в этакую жару, хотя сегодня и суббота. Растениям все равно, какой нынче день недели. В этих краях лето и осень — одна долгая череда сбора урожая, начиная клубникой и молодой картошкой в июне и заканчивая сахарной свеклой в ноябре.

Вероника проехала мост, миновала маленькое пожарное депо и двинулась дальше, через район частных домов. Потянулись ряды одинаковых одноэтажек из красного кирпича, за ними стояли полутораэтажные дома семидесятых, с более темными, более мрачными фасадами. Здесь жила примерно половина ее одноклассниц. Остальные — кто в крестьянских усадьбах, кто на съемных квартирах.

Дорога опять побежала по равнине. Белая церковка, умостившаяся на ее восточном возвышении, построена в 1100-е годы, сказал тот же педантичный голос учительницы средних классов в голове у Вероники, и она быстро сделала радио погромче, чтобы не дать голосу разболтаться. Попала на середину Self control Лоры Брэниган. Одна из ее любимых.

Они ходили в церковь каждое воскресенье, всей семьей Нильсон-Аронсон. Она, мама, папа, Маттиас, Билли, даже дядя Харальд. Нарядные, как хотелось маме. Никто не отваживался протестовать против этого. Они с Маттиасом высиживали псалмы и проповедь, поглядывая на потолочную роспись, которую можно было рассмотреть только с самых первых рядов. Козлиная голова с изогнутыми рогами. Наверное, кто-то из рабочих, заштукатуривавших в XVIII веке следы католицизма, решил оставить эту отвратительную голову. Может, в шутку. Во всяком случае, они с Маттиасом так думали. Но глумливо ухмылявшаяся голова там, наверху, могла оказаться и предостережением. Напоминанием о том, что прошлое существует, даже если его удалось скрыть.

Папа перестал ходить в церковь сразу после исчезновения Билли, так что с тех пор Вероника была там всего дважды: на отпевании мамы и на свадьбе Маттиаса. Церемонии разные, но одинаково ужасные.

Вероника снова подумала про лед, про маму. Сделала радио еще громче, чтобы прогнать мысли. На короткий миг опять перенеслась в приятную темноту под трибуной. В чувство, что она юна и полна надежд. Бессмертна.

На середине извилистого поворота у церкви она сообразила, что надо бы остановиться у могилы матери, но, не успев сбавить скорости, решила отложить это до завтра.

Миновав усадьбу священника и дом собраний, Вероника выехала из поселка и снова оказалась на нормальной высоте. Дорога сжалась, избавилась от разделительной полосы и понемногу выпрямилась. Стала тем, что ощущалось как бесконечная черта между хлебными полями и ветряными великанами.

Тут и там виднелись посыпанные гравием съезды и зеленые почтовые ящики, указывавшие, что между поселком и их собственным хутором есть другие дома. В ее детстве ящиков было десять, а когда она уезжала, осталось семь. Сейчас их было четыре. На полях виднелось несколько зерноуборочных комбайнов и тракторов. Почти все — того же цвета и с тем же логотипом, что и машины у киоска. Империя дяди Харальда явно продолжала расти.

Километрах в трех от поселка Вероника увидела покосившийся столб со знакомым почтовым ящиком и сбавила скорость. Излишне круто повернула, и ее слегка занесло. Сквозь деревья мелькала крыша дома. Роща теперь самая высокая точка Баккагордена. Силосную башню, на которой они с Маттиасом нашли ястребиное гнездо, давным-давно демонтировали.

На подъездной дорожке Веронике встретился еще один зеленый пикап. Водитель в бейсболке и очках-авиаторах говорил по мобильному телефону. Он кивнул ей, когда машины проплывали одна мимо другой на расстоянии вытянутой руки. Водитель показался ей смутно знакомым. Патрик, а дальше она не помнила. Один из соучеников Маттиаса; с именем пришло и подростковое воспоминание. Запах деревенской гостиной, шипит игла проигрывателя. Вкус слюны, табака и алкоголя, руки шарят по ее телу. Таких воспоминаний у нее имелось изрядно. Веронике удалось заставить мозг сменить направление мыслей до того, как он вызовет из небытия еще что-нибудь.

Поля между оградой и двором стояли уже обмолоченные. Большие круглые тюки соломы разбросаны по острой стерне. От жары горизонт был мутным, в небе кружили в восходящих потоках два коршуна. Круг, еще круг, они зорко смотрят вниз, на землю, ищут жертву. Веронике вспомнилась козлиная голова; она подавила дрожь. Соберись. Она поднимается кругами все выше, как перед сеансом групповой терапии. Возбуждение, предвкушение. Может быть, напряжение. Это все ради отца, сказала она себе.

Вероника въехала в тень каштановой аллеи, ведущей к дому. Пара деревьев засыхает, сухие голые ветки торчат в небо.

Постройки располагались вокруг двора подковой. Жилой дом помещался чуть сбоку от строений, в которых раньше были коровник и гумно, но которые последние двадцать пять лет стояли пустыми, за исключением тележного сарая, куда отец ставил машину, и мастерской рядом с ним. Вероника оглядела строения. На двери коровника красовался новый железный засов с большими висячими замками. Сама собой явилась мысль о маленькой доильне. Запах, темнота, сырость. Паника, когда стало ясно, что дверь не открывается.

Конек крыши на старом гумне заметно просел. Черепица была серой, и постройка казалась усталой, покорившейся судьбе. Из сточных желобов торчали солома и листья, на углах выросла высокая крапива.

Взгляд Вероники упал на большую зеленую канистру с дизельным топливом, на которой стоял логотип фермерского хозяйства Аронсона. В прошлый приезд Вероники канистры не было. Металлическая емкость разозлила ее, она сюда не вписывалась, выглядела слишком индустриально и современно. Еще один знак, что дядя Харальд здесь везде.

Дверь дома оказалась заперта. Вероника постучала, потом еще; никто не вышел, и это обеспокоило ее. Папа знает, что она приезжает, она звонила утром из мотеля. Он никогда не запирает дверь, когда он дома.

Запасной ключ, как всегда, был спрятан в цветочном горшке, свисавшем с ближайшего окна. Вероника отперла дверь. Навстречу поплыл хорошо знакомый запах. Тот самый, что за долю секунды превратил ее из Вероники Линд в Веру Нильсон. Запах дома. Она его ненавидела — во всяком случае, пыталась. Именно сегодня это далось ей труднее, чем обычно.