Эмбелин Кваймуллина - О чем молчат вороны [litres]

– Не знаю. Так вышло.

– Это не ответ.

Я пожала плечами.

– Ладно, тогда я, наверное, спрошу Кэтчин…

Я вскинула голову.

– Не надо!

– Тогда объясни сама.

Мне не хотелось, чтобы Кэтчин заявила папе, что я упускаю свой вечный покой, таскаясь за «жалким стариком». Может, она промолчит? Будет с ним мягче, потому что мы подруги? Вряд ли. Скорее она посчитает, что оказывает мне услугу, говоря папе правду в глаза.

Надо объяснить ему все самой, и не так резко, как это сделала бы Кэтчин.

– Я… Я не хотела, чтобы вы с ней меня обсуждали, – тихо объяснила я. – Она… она считает, что я должна двигаться дальше.

Папа нахмурился.

– А есть куда?

Я хотела сказать: «Нет, конечно нет – я всегда буду здесь». Вот только в ту же минуту перед глазами зажглись краски, и слова застряли в горле. Я не смела солгать про краски.

Я отвернулась сморгнуть предательские слезы, набежавшие на глаза.

– Бет. Есть место, в котором тебя ждут?

Я кивнула.

– Оно полно красок.

– И твоя мама там?

Я промолчала. Он не повторил свой вопрос. Он спокойно смотрел на меня. Дожидался ответа.

– Да. Она там.

Папа издал сдавленный, болезненный звук. Я попыталась его обнадежить.

– Я не пойду. Я останусь здесь. С тобой.

Только это совсем его не обнадежило. Напротив, он встревоженно нахмурился.

– Я не знал, что ты осознанно выбрала остаться здесь! Я думал, что у тебя нет выбора. Почему ты не пойдешь туда, где тебе будет лучше, где твоя мама?

Нет. Мне здесь нравится . Но я не смогла так солгать и промолчала.

Папа посмотрел на меня и прошептал:

– Ты не уходишь из-за меня, Бет. Со мной все будет в порядке.

Я помотала головой.

– Честное слово, обещаю…

– Нет, папа! Ты сам не справишься. Ты такой… печальный.

Он поник. Мне не хотелось продолжать этот разговор. Я уже решила, что не уйду, пока ему не станет лучше, и никто не заставил бы меня передумать. А говорить об этом было неприятно нам обоим.

– Я пойду к Кэтчин, – сказала я. – Поговорить о расследовании . Ты со мной?

– Мы можем и потом с ней поговорить! Давай…

Я выбежала из машины, ворвалась в больницу и понеслась к палате Кэтчин. Она сидела на кровати, как и всегда, и я торопливо заговорила, обращаясь к ней:

– Папа сейчас придет, и он знает, что ты меня видишь. Я передала ему твои слова о том, что мне надо двигаться дальше. Так что тебе не обязательно об этом упоминать, говорить, что я должна уйти, что на него жалко смотреть, – вовсе не обязательно!

В ту же секунду в комнату влетел папа.

– Бет, нам надо поговорить.

– Нет, не надо, серьезно!

Как ни странно, Кэтчин сказала:

– Правда – не надо. Не сейчас.

Мы повернулись к ней. Она изменилась . И в то же время – нет. Все та же Кэтчин, только… чуть ярче? Казалось, ее глаза стали более насыщенно карие, волосы более черные, черты более острые.

– Вы сюда пришли не для того, чтобы спорить, – сказала Кэтчин. – Вы пришли послушать мою историю. Лучше вам сесть. Это надолго.

Мы наконец-то услышим про пожар? Папа не ошибся, когда сказал, что нам надо пойти к Кэтчин. Не знаю только, как он догадался, что сегодня нас ждет конец истории.

Я уселась на краешек кровати. Папа остался стоять.

– Садись, – сказала я. – О том, другом, я сейчас говорить не хочу, а если попытаешься завести об этом разговор – уйду.

Он посмотрел на меня. Я выдержала его взгляд. Наконец папа сдался и со вздохом отодвинул стул от стены.

Кэтчин дождалась, пока он сядет. А потом уткнулась подбородком в колени и заговорила тихим, задумчивым голосом, какого я прежде от нее не слышала.

– В другом мире я держалась только на историях. Они переносили меня домой.

Она склонила голову набок и изучающе посмотрела на нас.

– Только я не знаю, куда вас приведет конец этой истории.

Ветер на улице усилился, и пыль поднялась в воздух, закрывая солнечный свет. В комнате становилось все темнее, ветер нарастал и шумел, словно бурный речной поток. Как бы странно это ни звучало, свист ветра шел отовсюду, словно он окружал комнату и дул прямо внутри здания.

И Кэтчин начала рассказ:

– Можно путешествовать во времени…

Можно путешествовать во времени у себя в голове.

Вспоминать прошлое.

Представлять будущее.

Только не всегда возможно сбежать из настоящего.

Меня несут, словно кусок мяса.

Первый держит запястья.

Второй – лодыжки.

Голова запрокинута. Тело обмякло.

Не могу бежать. Не могу сопротивляться. Только терпеть. Как всегда.

Меня кладут на стол из веток.

Уходят.

Я не одна. Как всегда.

Кто-то дышит в тенях.

Низко и тяжело. Едок.

Что-то в нем изменилось.

Что – не знаю.

Вжимает ладонь мне в живот.

Врезается пальцами в плоть.

Копает к моей душе.

Ему сложно найти краски.

Слишком много забрал.

Приходится копать глубже.

Касается моего позвоночника. Хватает ленту краски. Выдирает.

От крика разрывает тело.

Но я не произвожу ни звука.

Он запечатан внутри.

Как и все.

Слишком сильная боль.

Сознание гаснет.

Пробуждаюсь уже у себя.

Хочу пошевелить пальцами.

Получается. Действие наркотика прошло.

Рука вся серая.

Предплечье тоже.

Я становлюсь, как Кроу.

– Зачем сопротивляешься? – спрашивает она. – Ты должна быть мертвой!

Логично.

Мертвая внутри – значит свободная.

Нет .

Мертвая внутри – значит мертвая внутри .

Повторяю слова:

– Ба… – Труди Кэтчин

– Бабуля… – Сэди Кэтчин

– Бабушка… – Лесли Кэтчин

– Мама… – Ронда Кэтчин

– Я.

Кроу говорит со мной. В этот раз добавляет слова.

– Ба Изобел. Бабушка Кроу.

– Бабуля Изобел. Папа Кроу.

– Бабушка Изобел. Подруга Кроу.

– Мама Изобел. Мама Кроу.

– Я. Ты. Мы .

Ее и мои имена увлекают меня в сон.

Дверь скрипит.

Просыпаюсь.

Хвататели. Хлеб.

Ем.

Руки обмякают.

Ноги подкашиваются.

Нет! Не может быть, чтобы так скоро.

Вдруг понимаю, что изменилось в Едоке.

Его глаза были не зеркалами.

А крошками песчаника.

Едок не один.

Их двое.

Я не могу следить за ходом времени.

Нет солнца.

Нет луны.

Нет тиканья часов.

Только серое, терзающее кожу.

Сколько дней прошло? Недель? Лет?

Я в постели.

Что-то капает на подушку.

Слеза.

Не моя. Кроу. Она возвышается надо мной.

Впервые плачет из-за меня.

– Твои краски почти ушли, – шепчет она. – Когда их не останется – ничего не останется .

Закрываю глаза.

Не хочу смотреть на себя.

– Повтори те слова, Кроу.

– Ба… бабуля… бабушка…

Мы повторяем их вместе, и я засыпаю.

Я поднимаюсь на холм.