Александр Тамоников - Чужое тело

— Глаза бы мои не видели эти ваши трудовые будни, — признался я. — Ты где?

— Я у тебя… вернее, у нас дома. Жду, когда ты нарисуешься. Ужин приготовила.

— Не может быть! — поразился я. — Ладно, «жди меня, и я вернусь». Рецидива вчерашнего не было?

— Все хорошо, Никита.

Голос был слабый, но она могла просто устать. Интересно, чем она занималась, что так устала?

— Это не Глотов, — сообщил я. — Если он, конечно, не владеет пагубной привычкой физического раздвоения. Насчет предыдущих двоих у меня тоже серьезные сомнения. Формально они остаются в списке, но Шалаев не подходит по физическим параметрам, машины у него нет, как нет и умения ею управлять. У Вяземского повреждена правая рука…

— Да, и этот дефект возник не вчера, а еще в больнице, — подтвердила Варвара. — Сергей Борисович беседовал с врачом, информацию передали полиции, а известить тебя, конечно, забыли. И еще: вчера, когда произошел инцидент в музее, Глотов находился в мэрии — заместитель градоначальника по работе с бизнес-структурами вымогал деньги у бизнесменов на благоустройство города.

— И об этом мне не удосужились сообщить… Остается некто Владимир Мамин. Но это уже не сегодня…

— Конечно, не сегодня. Давай домой, ураган начинается. Кстати, у меня две новости, — вспомнила Варвара, — одна плохая, другая хорошая, с какой начать?

— Какая прелесть, — восхитился я. — В наше время говорят не так: одна новость плохая, другая очень плохая. Начни с хорошей.

— Вовочку Мамина можешь исключить. Он полностью оправдал свою фамилию и еще в середине сентября слинял в Италию по приглашению своей римской мамы. Информация запоздала — ее, похоже, доставляли «Почтой России». Полиция узнала и очень удивилась. А что ему тут делать? Дружок ушел к другому, устроиться на работу можно только врачом — ну, действительно, кем еще можно устроиться после мединститута? Врачебная карьера мальчика не прельщает, а в Италии богатая мама и столько обеспеченных лиц нужной ему ориентации. За будущее мальчика можно не бояться.

— Счастлив за него. — Новость действительно была приятной. — Теперь давай плохую новость.

— С глубоким прискорбием должна сообщить, что ты напрасно загробил два дня, мне очень жаль. Твои фигуранты не имеют отношения к преступлениям маньяка. Ни один. Я была у них на тонком плане, где и провела практически весь день. Пустышка, Никита, — Варвара сокрушенно вздохнула. — Я ничего не почувствовала. Ни-че-го, — повторила она. — А я не первый год в этих делах, знаю, о чем говорю. Они обычные люди — со всеми слабостями и недостатками.

— Возможно ли, что кто-то из них установил защиту?

— Но я бы в нее уперлась и поняла, что это защита, — возразила Варвара. — А ее нет, эти люди открыты. И Мамин, кстати, тоже — я проверила на всякий случай.

— Замечательно, — буркнул я. — Ну и зачем я двое суток жег бензин и нервные клетки?

— Каждый делает то, что умеет, — заявила Варвара, — и это правильно, человек не должен делать то, что он не умеет. Нет ничего плохого, что мы пришли разными путями к одному и тому же выводу. Все, кончаем пререкаться, жду тебя дома.

Но путь домой был долог и труден. Какое-то сумасшедшее ненастье накрывало город. Ветер рвал с деревьев ветки с засохшей листвой, валил рекламные щиты и плохо закрепленные конструкции, отрывал панели от остановок общественного транспорта. Потом все стало стихать, но это напоминало затишье перед новой бурей. Оно продолжалось, пока я не доехал до центра.

На Красном проспекте у «Ройял-парка» скопилась пробка — упавшее дерево перегородило две полосы из трех. Чертыхаясь, нарушая все правила движения, я развернулся на встречной полосе, покатил обратно к площади Калинина. Объезжал по Ипподромской, через развязку на Фрунзе. На пересечении с Мичурина уперся в сломавшийся трамвай 13-го маршрута (с которыми всегда что-то случается), пришлось осваивать узкое пространство между бордюром и трамваем. В этот момент я и повредил стойку — когда на скорости пытался взять завышенную планку.

Стойки давно текли, и я только приблизил этот момент. Когда я съехал с бордюра, машина стала брыкаться и прыгать, как тушканчик. Ехать дальше было невозможно. Стойка вытекла, лопнул подшипник. Я пропрыгал по Мичурина пару сотен метров и понял, что пора заканчивать, если не хочу навсегда лишиться машины. Подходящее место нашлось у ограды Центрального парка — кто-то вовремя оттуда уехал. Припаркованных машин здесь хватало. Я прижал свою «инвалидку» к бордюру, выключил двигатель и облегченно вздохнул. До дома пешком — минут пятнадцать. Завтра куплю нужную запчасть и доползу на аварийке до ближайшей СТО. Ничего смертельного, все в порядке.

Но настроение падало, сжималось сердце от недобрых предчувствий. Ураган опять набирал силу. Я добежал дворами до Красного проспекта, с которого непогода выдула людей, отправился вверх по нечетной стороне. Переменный ветер лез за воротник, подгонял в спину, вставал неодолимой преградой, и тогда на него можно было ложиться, как на волну!

Странные ощущения: мне очень не хотелось идти домой. Вроде надо, Варвара заждалась, там тепло, безопасно — а хоть тресни, не хотелось!

И вдруг так кстати подвернулся недавно открывшийся бар в полуподвале. В заведении призывно переливался свет, сновали тени. Я был свободным человеком, мог делать все, что хочу! Я спустился вниз, толкнул тяжелую дверь и, войдя в теплое помещение, тут же устремился к нарядной барной стойке.

Я просидел в уютном заведении не больше двадцати минут, выпил пару стопок коньяка. Здесь находились несколько человек, застигнутых врасплох непогодой. Они шутили, пили пиво. Кто-то смеялся, что не надо бояться конца света. В России его не боятся — в России его ждут. Но я не мог сидеть здесь вечно, и на душе не делалось легче.

Рассчитался с барменом, покинул гостеприимное заведение и устремился навстречу собственной смерти…

И вот оно стряслось — безжалостное, продирающее до костей. Этот дивный восхитительный мир беспощадно бил по всем чувствительным местам души и тела. Я метался по простыне, обливался потом, проклинал весь мир в целом и его отдельных представителей — в частности. Все черное, негативное неудержимо лезло из меня. Словно канализацию прорвало и нечистотами затопило улицу!

В минуты ремиссии я с тоской и щемящей нежностью вспоминал свои смертные переживания — выл, хотел туда, бился головой о подушку. Варвара все утро просидела рядом со мной, терпеливо сносила мои гневные выпады, заставляла глотать какие-то пилюли, прикладывала ко лбу мокрое полотенце.

В завершение маразма мою кровать окружили врачи, и тут уж я оторвался. Пусть окружают — легче целиться! Я посылал их по всей парадигме и был категорически против фильтрации базара! Что им нужно от меня? Я жив, отстаньте! Не нужно меня никуда везти! Потом я выпал в осадок, видимо, подействовали препараты, провалился в глухую прострацию.