Крис Хаммер - Выстрелы на пустоши

Риверсенд пустынен. На улицах ни души, полная неподвижность. Мартин сверяется с часами: двадцать минут восьмого. Жалкая тень ночной прохлады уже развеялась, и мысль о скорой жаре гнетет почти так же, как и неизбежность встречи с реальностью. Краски рассвета поблекли под напором солнца, осталась лишь выбеленная летняя голубизна. Если какая-то облачность и есть, ее попросту не видно.

Мартин садится на скамью в тени магазинных навесов, бросая вызов городу самим фактом своего существования. Все, отсюда он не сдвинется, пока не убедится, что Риверсенд не вымер. Пусть проедет мимо машина или ребенок на велосипеде, или пройдет пешеход. Однако город лишь смотрит в ответ: кто кого. Ни бездомной собаки, ни птицы, ни ящерки, что поприветствовала в день приезда. Ничего. Наконец в вышине появляется серебряная вспышка, за которой по светящемуся голубому куполу тянется тающий облачный шлейф – самолет держит путь из Канберры или Сиднея в Аделаиду или Перт. Но городок все так же невозмутим, не уступает в гляделках ни на йоту.

Мартин размышляет, что его держит в этой выжженной пустыне. Нет ни работы, ни цели. Настроил против себя Мэнди Блонд, единственную, с кем сблизился. Правда, Джек Гофинг из АСБР ищет дружбы, и еще юный Робби Хаус-Джонс, осажденный такой сворой демонов, что хватило бы на весь городок, и Джейми Ландерс с Дедулей Харрисом – один молод, другой стар, и оба в трауре. Еще Фрэн Ландерс, после спасения сына она чувствует себя должницей, хотя предпочла бы, чтобы спаситель сгинул без следа, и Харли Снауч, требующий помощи в примирении с Мэнди. Примиришь их, как же! Все эти люди знакомы, но по большому счету чужие. Могут быть союзниками либо врагами, однако никто не разделит тягот, нет. Ни в этом городке, ни в этой жизни. Ни товарищей, ни друзей.

Мартин смотрит на свои руки: одна вяло и бесцельно лежит на подлокотнике скамейки, другая – на самой скамейке. Не напряженные, готовые в любую минуту к действию, а словно выключенные пультом дистанционного управления, в режиме ожидания новых инструкций. Он всегда был одиночкой, медленно сближался с людьми, неохотно заводил знакомства, избегал привязанностей – может, очень зря, и с ним что-то не так? Конечно, есть Макс, наставник и настоящий союзник, а то даже и друг. Макс разглядел в нем потенциал, сделал своим разъездным репортером, сначала посылая на задания вне столицы, а потом и за рубеж. Что именно увидел в нем Макс? Не только хорошего журналиста и хорошего писателя, но и автономную единицу, того, кто не нуждается в обычной поддержке окружающих и не хочет ее; репортера, который счастливей и продуктивней всего вдали от знакомых и готов десантироваться с парашютом в любые ситуации, заводить знакомства и вербовать осведомителей, а после того как работа закончена, уезжать без колебаний. Мартин безупречно подходил для этой роли. По крайней мере, так думал Макс, и сам он тоже. А теперь уже не уверен.

Наконец из Беллингтона на восток с грохотом проезжает грузовик, пробиваясь к цивилизации без остановок, едва оказав Риверсенду любезность снижением скорости. Вот он уже за Т-образным перекрестком наверху Хей-роуд. Довольно.

Мартин встает. Голова тяжелая, в желудке мутит от вчерашних питейных подвигов. Как ни мало ему известно, одно он знает точно: когда жара станет беспощадной, на открытом месте лучше не оказываться. Мелькает мысль купить воды и аспирина в универмаге; увы, тот пока заперт.

Перейдя дорогу, Мартин направляется к винному салуну. Возможно, Снауч там, отсыпается после собственных возлияний.

Однако в винном салуне безжизненно: отпечатки ног в пыли, засохшее вино на дне сколотых стаканов, пустая бутылка рядом со скомканным бумажным пакетом. Снауч мог уйти как пять минут назад, так и в воскресенье вечером, либо в промежутке. Кто его знает?

Мартин проходит вперед, к заколоченному окну, возле которого сумрак пронизан уличным светом. Здесь кресло. Он садится и через щель в ставнях смотрит через дорогу на «Оазис». Как часто Снауч шпионил отсюда за бывшей невестой и ее дочерью? Какие воспоминания оживали в нем, какие надежды он лелеял в сердце? Охватывал ли его трепет волнения, когда мать Мэнди выходила в конце дня, чтобы занести внутрь рекламный стенд. Вскидывала ли она взгляд, смотрела ли через дорогу, давала ли понять, что видит своего преследователя в его логове? И что происходило после того, как она исчезала внутри, дверь закрывалась на ночь и огни гасли? Наверное, именно тогда он возвращался за столик и искал утешения на дне бутылки, разговаривал с воображаемыми собеседниками, объяснял свои мотивы умершим ветеранам?

Мартин отходит от окна и садится за столик, где в последний раз беседовал со Снаучем. Мысли сворачивают к Мандалай Блонд, та сейчас в запертом книжном и недоступна точно так же, как в свое время для Снауча ее мать. Мэнди красивая, красивая до муки. Это даже не обсуждается. И умная, смышленая, независимая. А еще молодая и мятущаяся, хлебнула бед куда больше, чем заслуживает. С другой стороны, метания – удел молодых, старики попросту жалки. Поживешь, и острота ощущений уйдет: ум станет рациональнее, сердце откажется от борьбы, душа смирится. С возрастом все дряхлеют, как снаружи, так и внутри. Отклик на те или иные события становится инстинктивным, человек коснеет. Застарелые обиды, шоры на глазах, самооправдания. Начинаешь принимать все как должное. Когда мы молоды и честны, это волнует нас намного больше. Возможно, Кэтрин Блонд говорила дело, настоятельно советуя дочери разобраться с личными демонами прежде, чем исполнится тридцать.

При мысли о женщине, запертой за дверью книжного, Мартин чувствует укол вины. Подступают угрызения совести. Мэнди… зачата либо потому, что ее отец изнасиловал мать, либо потому, что та ему изменила. Выросла, нося позорное клеймо обвинений в изнасиловании, страдала от пренебрежения местных, единственной защитой от которых была непокорная Кэтрин Блонд, ведущая свою собственную молчаливую войну. В конце концов Мэнди бежала из Риверсенда, но так и не сумела сбежать из него по-настоящему и, растранжирив юность в Мельбурне, вернулась в городок ухаживать за больной матерью. И оказалась здесь добычей Байрона Свифта с его внешностью, харизмой и эгоистичными нуждами. Байрон Свифт проскальзывал к ней под одеяло и между ног, давал утешение и сбегал, получив ровно то, что хотел. Убийца из Афганистана, притворявшийся кем-то другим. Затем он погиб от пули, по сути покончил с собой, заставив бедного Робби Хаус-Джонса жить с грузом вины. А беременную любовницу бросил. Оставил совсем одну растить малютку-сына и ухаживать за умирающей матерью. И все же Мэнди до сих пор любит Свифта. Любит достаточно сильно, чтобы защищать в полицейском участке через год после смерти – глупое и бесполезное проявление верности, как ни крути. А что потом? Он, Мартин Скарсден, очередной вор в ночи, достойный кандидат на членство в клубе одиноких горемык, собирающихся в винном салуне. Что он ей дал? Немного компании, немного печали. Немного человеческого тепла в одинокие риверсендские ночи.