Влада Ольховская - Дом мистера Кристи

Плетущиеся розы, только-только начавшие оживать после зимы, не могли появиться здесь просто так. Кто-то посадил их в плодородную почву, подвязал, помог подняться вверх, а не стелиться по земле. Кто-то превратил их в широкую стену, пока сухую после холодов и колючую от бесчисленного множества острых шипов.

А еще из них сделали могилу. В основе розовых зарослей лежал человеческий скелет, который теперь распался на отдельные кости, растащенные в разные стороны. Все это произошло не только что и даже не осенью, а намного раньше, когда розы были еще свежими ростками. Теперь они оплетали ребра, почти скрывали под узлами стеблей кости и пробивались через пустые глазницы. Скелет был крупным, скорее всего, мужским, хотя уверен Леон не был.

Пока он рассматривал завораживающее зрелище, которым стала эта живая могила, кое-кто другой рассматривал его.

— Красиво, не так ли? Я хотел, чтобы было красиво. Это ведь все для Евы.

Голос доносился с другой стороны розовых зарослей. Чтобы увидеть говорившего, Леону пришлось пройти через разрыв в стене в соседнюю теплицу, хотя он уже знал, кто это, голос оказался знакомым.

Здесь были все, кого он искал.

Лидия не была ранена, но она была связана — руки скручены за спиной, скорее всего, серебристым скотчем, который заклеивал теперь ее глаза, уши и рот. Дышать она могла только через нос, и это давалось ей непросто, если учитывать, что недавно она плакала. В отличие от Леона, она не ходила часами по лесной чаще, но устала она намного сильнее, она даже стояла, пошатываясь. В ее состоянии это было очень опасно, а могло стать смертельным: на ее шею была накинута петля, пока еще свободная, по способная переломить ей позвоночник или задушить ее, если бы увеличившийся вес Лидии потянул эту петлю вниз. Ей было куда падать: она стояла на земле, но прямо перед ней была вырыта глубокая яма. Один шаг туда — и все было бы кончено! Причем Лидия, лишенная возможности видеть, что перед ней, могла двинуться туда случайно, уверенная, что она сейчас на земле.

А еще ее мог толкнуть Олег Галахов, стоящий у нее за спиной. Леон сразу его запомнил — память никогда его не подводила, а в случае с Галаховым это было несложно. Молодящийся владелец образовательного центра, вежливый, заботливый… — и подсказавший им, что машину Евгения Майкова видели возле квартиры Гордейчиков. Анна была права, он стремился наблюдать за следствием и участвовать в нем.

Сейчас Галахов выглядел спокойным и даже более равнодушным, чем на собрании соседей. Он смотрел на человека, которого хотел уничтожить, но, казалось, ничего не чувствовал. Его решения были продуманными, его действия — размеренными. И все же Леон догадывался, что для него это не обычная охота. Не попытка изобразить определенный эпизод для истории, а сама история.

Леон направлял на него пистолет, но Галахов прятался за спиной Лидии. Он мог столкнуть ее, в руках у него был нож, и это обеспечивало еще один возможный вариант убийства. У него ведь сейчас было два заложника: Лидия и ребенок.

— Есть ли смысл говорить тебе, чтобы ты опустил пистолет? — поинтересовался Галахов.

— Нет, конечно.

— Даже если я скажу, что иначе убью ее?

— Даже так, потому что ты ее не убьешь. Если я передам пистолет тебе, у тебя появится способ быстро убить и меня, и Лидию. Пока такого способа нет, и ты знаешь, что мы на равных. Ты можешь убить ее, а я могу убить тебя.

— Но ты не хочешь ее смерти.

— Только поэтому ты еще жив.

Леон не мог не заметить, что он тоже еще жив. У Галахова была возможность подготовить для него ловушку, хотя бы попытаться убить его мгновенно. Могло и не получиться, однако его намерения были бы очевидны.

А вместо этого он показал Леону кости, устроил это шоу. Анна говорила, что если убийца хочет говорить, он будет говорить. Если не хочет — нанесет удар. Олегу Галахову, устроившему охоту только ради того, чтобы подставить другого человека, нужна была аудитория.

Леон же просто тянул время. Он сказал правду: пока их положение было почти равным. У каждого было определенное преимущество. Оставалось только придумать, как это изменить! Стрелять в Галахова, пока он стоит так близко к Лидии, было слишком опасно: даже если бы он умер мгновенно, он бы своим весом столкнул ее в яму.

Оставалось только ждать, пока этот урод переместится.

— Ради чего все это? — спросил Леон.

— Я хотел, чтобы умерли все, кто участвовал в этой истории. Майков уже мертв. Я думал, что он последний, но вмешался еще ты. Значит, остался только ты.

— Да уж, остался… Но могу я хотя бы узнать, из-за какой истории я умру?

— А ты не знаешь? — удивился Галахов. — Не может быть! Ты не прошел бы так далеко, если бы ничего не знал. Расскажи мне, что тебе известно.

Пока он говорил так, словно противостоял ему только Леон. Как будто Анны и не было рядом во время расследования! Что это, игра? Или искренность? В принципе, когда Леон проводил допрос соседей, Анна не участвовала, она сидела в уголке и молчала, как скромная девочка-стажерка. Неужели этого оказалось достаточно, чтобы обмануть убийцу?

Леон решил пока не напоминать о ней. Он рассказал обо всем, что им удалось обнаружить — но так, будто он додумался до этого сам. Все жертвы, тренировка на проститутках — он не скрывал ничего, и когда он закончил, тьма вокруг них стала опасно густой, она поглотила все вокруг, позволяя им видеть лишь друг друга.

— Неплохо, — кивнул Галахов. — Очень неплохо! Но это не все.

— Конечно, не все. Я так и не понял, чем тебе не угодил Майков.

— Да? Тогда ты не понял главного! Разве ты не видишь? Он — ничто, это все было ради нее. Я должен был уничтожить свое творение!

В спокойном голосе Галахова впервые мелькнула страсть — яркая, неопознаваемая, она могла быть и злостью, и триумфом.

— Свое творение? — растерянно повторил Леон. — О чем ты вообще?..

— О ней, разумеется… О моей Еве.

Олег Галахов познакомился с Евой около пятнадцати лет назад. Он тогда работал в школе, подрабатывал репетитором. Деньги были, на внешность не жаловался, да и природного обаяния не был лишен. Им восхищались, он получал все, что захочет, и кого захочет. Вот только Галахов заметил, что с каждым годом ему все скучнее жить. Мир стал пресным, он знал, что будет дальше, наперед, ему ничего не хотелось, даже перемен. Леон подозревал, что это развивалась какая-то болезнь, но он, в отличие от Анны, не знал наверняка.

А Галахов и не помышлял о том, что болен, себя он считал совершенным и искал проблему в окружающем мире. Тогда он и решил, что его гнетет одиночество. Многие женщины хотели быть с ним, но они его не устраивали. Он вообще относился к женщинам с презрением, хотя и умел скрывать это. Они были для него недо-людьми, слишком порочными, чтобы остаться с ним рядом. Нет, ему нужна была не одна из них, уже использованных и поношенных. Он решил создать свой идеал, воспитать, вырастить, только это стремление приносило в его жизнь хоть какую-то радость.