Дж. С. Монро - Забудь мое имя

– И..? – силится сосредоточиться детектив.

– Мы должны правильно расставлять приоритеты, ты же это и сам понимаешь, Сайлас. А мне еще каждые полчаса названивает руководство из-за этой стрельбы на канале.

– Я работаю над своим отчетом по этому делу…

– Они все допытываются, почему ты пропустил курсы повышения квалификации для переговорщиков.

Сайлас знает, что ему надо было отходить на эти курсы. А еще пройти всестороннюю аттестацию. В перерывах между расследованием преступлений при стремительно сокращающемся бюджете. Объяснять что-либо бесполезно.

– Если суммировать все, что ты тут понаписал, что мы получим на выходе? – возвращается к его рапорту Уорд. – Тони не совершил преступления, сменив фамилию или создавая картины из сфотографированных частей человеческого тела.

Сайлас взвешивает два варианта. Стоит ли ему перейти к делу и поделиться с Уордом содержанием полученной эсэмэски? Или поступить, как он запланировал, и поразить Уорда широтой своего кругозора? Шеф ценит эрудицию и любит дела, выходящие за рамки рутинной полицейской работы и связанные с другими сферами. Лучше всего – эзотерическими. В участке ни для кого не тайна, что Уорд изучал в Оксфорде теологию.

– Как вам, наверняка, известно, сэр, в средневековом христианском искусстве излюбленной темой европейских художников была тема смерти. Они часто изображали пляски смерти, помещали в свои картины, посвященные радостям жизни, черепа, скелеты и прочие персонификации, аллегорический смысл которых сводился к крылатой латинской фразе: Memento Mori, – заходит издалека Сайлас.

– Помни о смерти, – говорит Уорд, выпрямляясь. Впервые за их встречу на его лице отображается интерес. – Эту тему любили не только в средневековье. И в современном искусстве есть немало «певцов смерти». Например, американский фотограф Джоэл-Питер Уиткин использует для создания своих фотокартин невостребованные трупы и искалеченные тела инвалидов.

Сайлас сожалеет о своем решении блеснуть кругозором. Он уже чувствует себя глубоким невеждой (как и всегда в обществе людей, получивших высшее образование). Его отец был поборником школы жизни. И частенько повторял ему, что лучшее образование – это карьера в британской полиции, предпочтительно в Уилтширской. А сейчас всем новым сотрудникам полиции необходимо иметь диплом.

– Совершенно верно, – продолжает Сайлас. – Я полагаю, что то же самое делает и Тони. Только, пожалуй, не так явно и откровенно «воспевает смерть». И большинство людей, смотрящих на его творения, не понимают его посыл.

– А его посыл в чем?

– Он иронизирует, сэр. Включая в свои фотокартины часть человеческого мозга – а именно гиппокамп, связанный с памятью, – Тони как бы говорит зрителю: не забывай о смерти, если ты еще способен что-то помнить. Очень умно и ловко.

– Да, но, если мне не изменяет память, ирония – не преступление, – острит Уорд.

– А это зависит от того, чьи гиппокампы использует Тони, – загадочно произносит Сайлас, снова вспоминая текст сообщения.

– Полагаю, те гиппокампы, что он пытался выкрасть из анатомички медицинского колледжа в Штатах, были пожертвованы науке, – косится Уорд на снимок, приложенный Сайласом к рапорту. Эксперты сумели отделить в фотокартинах Тони настоящих коньков от гиппокампов. – Скорее всего, он нашел эти изображения в сети.

– Мы произвели цифровой анализ всех морских коньков. Тони их не фотографировал, он позаимствовал их с разных сайтов, посвященных морской фотосъемке. Но нам не удалось найти аналогичных снимков гиппокампов в обычном интернете.

– Даркнет?

– Констебль Стровер в настоящий момент проверяет такой вариант. Если предположить, что эти гиппокампы были взяты у реальных людей, то эти люди сейчас либо бродят где-то без памяти, словно зомби, либо уже мертвы.

– А это уже зависит от того, кто именно извлекал эти гиппокампы, – Уорд снова откидывается на спинку кресла и заламывает руки за головой, выставляя напоказ свой поджарый живот. Сайлас тоже мог бы так выглядеть. Всего-то и нужно – бросить курить, перейти на вегетарианскую пищу и проходить в день по 10000 шагов.

– Что ты от меня хочешь, Сайлас? – спрашивает Уорд.

– Еще один день. Дозволь мне связаться с Интерполом и проверить списки пропавших людей.

– Это дело долгое.

– Мы начнем с пропавших в Берлине – у нас есть имена семи человек с фотокартин Тони, в том числе и имя Дэнис, или Дениз. Я думаю, что Тони использовал его для отвлечения внимания. Конек Дэниса в природе существует, и мы не обнаружили на этой картине наложенного снимка гиппокампа. Но, возможно, именно этот конек, в названии которого фигурирует имя человека, натолкнул Тони на жуткую идею, воплощенную потом в других его картинах. Мне думается, что эти семь человек – либо англичане, либо англоговорящие североамериканцы, и имена у них не шибко распространенные: Алвин, Флоренс… Это существенно облегчит поиск, даже если мы будем учитывать различные варианты этих имен.

– А почему эта Мэдди в опасности? – спрашивает Уорд.

Сайлас делает глубокий вдох.

– Мы только что обнаружили в компьютере Тони несколько графических файлов…

– Гиппокампов? – поднимает со стола его рапорт Уорд. – Ты не упомянул здесь об этом.

– Нет, морских коньков. Названия этих файлов совпадают с названиями фотокартин в его кафе. Все, за исключением одного – недавно созданного.

– И..?

Сайлас снова думает о Мэдди, молится, чтобы она была еще жива:

– Этот файл Тони назвал «Hippocampus madeleine».

Я не знаю точно, как скоро подействует ксанакс. Это быстродействующий бензодиазепин. Так что он должен сработать минут через пятнадцать – тридцать, задолго до нашего приземления в Берлине. Два миллиграмма – это много для разовой дозы, если тот парень у клуба сказал мне правду. Я пока не заметила признаков сонливости. Но мы с Тони только что выпили по второму бокалу шампанского. А алкоголь способен не только усилить эффект бензодиазепина. Такое сочетание может оказаться потенциально смертельной смесью. А потом амнезия сотрет из памяти те полчаса, что предшествовали приему препарата. А может, и больше.

– Ну, что, ты расслабилась? – тихо спрашивает Тони, снова кладя мне на руку свою руку.

– Да, мне заметно полегчало, – отвечаю я. Но мне не нравится новый тон в его голосе.

– Забавная штука – этот страх, – говорит он.

– О чем это ты?

– Ты начала расслабляться еще до того, как мы выпили шампанское.

– Правда? – переспрашиваю я, чувствуя, как мой живот скручивает узлом тревога.

– Да. Ты расслабилась, как только я вернулся из туалета. У тебя даже выражение лица стало другим, менее напряженным.

Тони крепче сжимает мне руку, придавливая ее к подлокотнику.