Мирон Володин - Сорок лет назад

— Еще двух поймал, — сообщил Чан. — Вот, только отведу этих молодых людей, и сразу же вернусь.

— Не стоит, — глухо возразил дядюшка. — Мы только зря теряем время, они наверняка уже попрятались. Лучше возобновим поиски на рассвете, — оглянувшись на верхушки деревьев, как будто там кто-то притаился, он злобно потряс своей тростью. — Ох, попадись мне эта паршивая обезьяна!

Президент объявился снова на третьи сутки. Ему, как видно, надоели джунгли, и за давностью содеянного он рассчитывал на снисхождение.

Поначалу он влез на дерево и оттуда пытливо наблюдал, ожидая увидеть реакцию. Вероятно, она его несколько разочаровала. Все проходили под деревом, но никто так и не предложил ему спуститься. Дядюшка, тот вообще его не замечал. Тогда, чтобы привлечь внимание, он стал гарцевать на ветвях, издавая громкие гортанные возгласы. Максим сочувствующе глянул вверх и только пожал плечами, как бы желая сказать, что он тут ни при чем. Обрадовавшись, тем не менее, что у него появился зритель, Президент в знак раскаяния стал жестоко лупить себя по голове.

Наконец, видя, что его упорно игнорируют, он отважился спуститься вниз. По крайней мере, никто не пытался загнать его в подвал, а это уже был все-таки прогресс.

Еще немного, и Президент окончательно потерял бдительность. Для дядюшки с Чаном настал удобный момент. Они переглянулись, Чан вытащил из укрытия пневматическую винтовку, из которой стреляли усыпляющими зарядами, и прицелился в шимпанзе.

С тех пор Максим больше его не видел.

Целый вечер в террариуме происходила непонятная возня. Иногда ему казалось, будто он слышит доносившееся оттуда жалобное повизгивание. Однако подойти и заглянуть вовнутрь он так и не решился.

Потом все как будто стихло. И только в середине ночи, неожиданно ворвавшись в раскрытое окно, его поднял с кровати пронзительный, леденящий кровь вопль Президента. Он прозвучал лишь один раз и уже не повторился.

Президент исчез. Но никто не пытался об этом заговорить. Каждый как будто что-то знал, но скрывал это от других. Максим боялся войти в террариум, но не из-за змей, которые были уже отловлены и находились в своих отсеках. У него перед глазами до сих пор стоял просторный вольер между отсеками Немезиды и Фараона, и не выходил из головы загадочный жирный прочерк в учетной книге Чана. После этой последней ночи он не хотел бы снова заглянуть в тот самый журнал.

К счастью, дядюшка за завтраком был очень задумчив и мало обращал внимания на то, что происходит вокруг. Чан в это время куда-то уехал. Слышен был только шум отъезжающего джипа.

Максим нехотя ковырялся в своей тарелке. Он предпочел бы совсем отказаться от еды, но тогда ему наверняка пришлось бы выдержать заботливые дядюшкины расспросы. Поэтому он крупицами собирал по всей тарелке остывший рис и медленно запивал его манговым соком, лишь бы тот ничего не заметил. Закончив свой завтрак раньше его, дядюшка вытер губы салфеткой, встал и извинился, сославшись на занятость. После этого поднялся на второй этаж и заперся в библиотеке.

Проводив его глазами, Максим крепко схватил за руку Ашу и вынудил ее присесть. Сначала она попыталась вырваться, но потом передумала. Случившееся за последние сутки их заметно сблизило.

— Я не могу тут больше оставаться, — признался он. — Мне кажется, я окончательно свихнусь, если пробуду здесь еще хотя бы неделю. Все это слишком давит на меня.

— На меня тоже. Но что тут поделаешь!

— Тебе проще. Ты всего лишь прислуга, на тебя он не обращает внимания. Зато попробуй оказаться в моей шкуре. За все то время, что я здесь, мне пришлось выслушать кучу интереснейших вещей о том, что и как было когда-то. О да! Раньше все было гораздо лучше! Боюсь, что я опоздал со своим рождением на целых сорок лет!

— В этом старые люди все похожи друг на друга. Ну, постарайся же быть к нему снисходительнее.

— Черт возьми, снисходительнее! Да тут не хватит и ангельского терпения. Разве ты не видишь? Дядюшка просто не в себе. Он же не в состоянии оторваться от своих змей, старых видеофильмов и вершины Нангапарбат. Каждый день одно и то же. Словно время продолжает свой бег там, за этой стеной, а здесь… Какой у нас нынче год? Быть может, 1955-й? Меня сейчас стошнит!

— Петр, я понимаю тебя, первое время я сама чувствовала то же, что и ты. Мне хотелось убежать. Но я этого не сделала.

— Вижу, — бросил он. — И как, не жалеешь?

Она пожала плечами.

— Привыкла.

— Так значит, тебя ничего не беспокоит?

— Но я же смогла примириться. И ты сможешь, если захочешь.

— Ну уж нет! Никогда!

— Подумай, ведь он все-таки твой дядюшка.

— Аша! — он покачал головой. — Я должен уехать. Я этого больше не вынесу.

— А как же дядюшка? И ты его оставишь после того, как он потратил столько времени на твои поиски?

— Да сколько можно! Никакой он мне не дядюшка! — в сердцах бросил Максим, сам того не ожидая.

Но Аша расценила его слова по-своему.

— Да, конечно. Человек, который все эти годы для тебя просто не существовал, не может вот так, сразу, войти в твою жизнь. Но ведь он же старается наладить ваши отношения. Так отнесись и ты к нему с пониманием и сделай шаг навстречу.

Максим сделал нетерпеливое движение. Останавливаться было уже поздно.

— Аша, послушай меня. Я сказал правду. Хочешь, верь, хочешь, нет. Он вовсе мне не дядюшка, а я не его племянник. На самом деле меня зовут Максим, а не Петр. Максим Чернецкий. (Она все еще непонимающе смотрела ему в глаза). Я тоже из Винницы. Но все равно я не тот, за кого вы все меня принимаете. Поверь, мне было очень неловко всех обманывать, а дядюшку в первую очередь. Но я на это пошел не по собственной воле. Меня вынудили. Впрочем, с этим покончено. И знаешь, какое это огромное облегчение: вновь стать самим собой! Фу!.. Будто камень свалился с плеч.

До нее наконец дошло. Ее темные глаза округлились, красивые брови потянулись вверх.

— Выходит, ты не Петр? — жалостно переспросила она. — Как же так?…

— Это правда, — он пожал плечами.

— Но я привыкла к этому имени.

— Отныне в нем не будет необходимости. Я твердо решил уехать.

— И ты обо всем расскажешь дядюшке?

Максим покосился на дверь, в которую тот вышел несколько минут назад.

— Пора ему узнать правду. Обо мне и о своем племяннике. Сколько можно лгать?

— Тебе известно, что с его настоящим племянником?

— Его больше нет в живых. Он… умер, — Максим передумал говорить о своем подозрении, что его просто-напросто убили.

— Тогда твоя правда будет для него большим ударом.

— Что ж. Но я так не могу дольше. Возможно, как раз потому у меня и возникло отвращение к дядюшкиным странностям, что я не тот, за кого себя выдаю. Настоящий Петр Шемейко сумел бы, наверное, справиться с этим. А вот я не испытываю по отношению к нему тех чувств, которые помогли бы мне это преодолеть. В том-то все и дело.