Камилла Стен - Мертвый город

– Если он вынудил их, речь идет скорее о массовом убийстве, – бормочет Эмми.

Я не обращаю на нее внимания.

– А ведь есть определенное сходство, – вступает в разговор Макс. – Некий культ, изолированное место, харизматичный псих…

– Не знаю, можно ли назвать подобное культом, – говорю я. – По-моему, многие называли их сектой. Хотя, пожалуй, напрасно. Они ведь не отделились от Шведской церкви, поэтому считались самым обычным приходом.

– Давайте не будем играть словами, – вмешивается Эмми. – Это был культ. Независимо от того, как его называли.

Прежде чем я успеваю ответить, слово берет Туне:

– Да. Такой момент там присутствовал. Это ведь заметно по письмам. Помимо прочего.

– Ты имеешь в виду письма Айны? – спрашиваю я, и Туне кивает.

– Итак, нам не особенно много известно о событиях в Сильверщерне в последние месяцы, – продолжаю я. – Последнее имеющееся у нас письмо от Айны датировано маем пятьдесят девятого года. Я искала письма от других за тот же период, поскольку наверняка существовали и иные семьи, имевшие родственников за пределами города, но ничего не нашла. Люди не хранили их, или же те потом просто затерялись – ведь сколько лет прошло… В материалах расследования есть свидетельские показания близких, но они мало что дают. Поэтому все теории относительно церкви и пастора базируются на пустых измышлениях.

– Но ведь случившееся каким-то образом связано с ним, – говорит Эмми. – Не так ли? Вряд ли это просто совпадение, что все дружно начинают сходить с ума по этому парню, а потом так же дружно исчезают…

– Ну, не скажи, – снова вступает в разговор Туне с непроницаемой миной на лице. – Есть ведь и такие, кто свято верит, что всех похитили пришельцы.

– Лично я голосую за это, – говорю я, ухмыляясь. – Поэтому если ночью кто-то увидит тарелку, сообщите остальным.

Эмми закатывает глаза. У нее дергаются уголки рта, и это вызывает у меня странную реакцию, некий прилив теплых чувств – как напоминание о нашей прошлой близости.

– Хотя, если говорить серьезно, возможно, связь и существует, – продолжаю я. – Согласно самой распространенной теории, имела место добровольная миграция. К примеру, пастор сказал, что Господь повелел ему забрать с собой весь приход на север, и они умерли по пути. Подобное уже случалось. Исторический блог «Наше темное прошлое» сравнивает это с крестовым походом детей в тринадцатом веке. Религиозные идеи могут оказывать на людей весьма своеобразное действие.

– Все-таки странно, что никого так и не нашли, – говорит Макс. – Все равно после них должны были остаться какие-то следы. Когда мигрируют пятьсот человек, это можно отследить по каким-то признакам, особенно вблизи от исходного пункта.

– И это не объясняет обнаружение младенца, – поддерживает его Эмми. – Не так ли?

Я качаю головой.

– Да, все так. А также отсутствие кошек и собак. Или убийство Биргитты Лидман. И невозможно объяснить также, почему никто ничего с собой не взял. Все было, как сказал Роберт: на столах в кухнях по-прежнему стоят кофейные чашки, горшки на плитах; согласно отчету полиции, у домов на веревках сохло белье… Все произошло словно в один момент. Будь это массовая миграция, люди взяли бы с собой вещи, но, похоже, все осталось на своих местах.

– Согласно другим теориям, имел место массовый психоз, – напоминает о себе Туне.

Я киваю.

– В истории есть подобный пример. В четырнадцатом веке случилось событие, называемое «Танцевальной чумой», когда почти четыреста человек непрерывно танцевали на улицах Страсбурга более месяца. Многие из них умерли от истощения. Считается, что это была некая форма массового психоза, вызванная голодом и всеобщим беспокойством. При мысли о безнадежной ситуации, сложившейся после закрытия шахты, здесь, пожалуй, могло произойти нечто похожее.

– Но это по-прежнему не объясняет, куда все подевались, – говорит Туне. – Как и в случае миграционной теории.

– Да, – соглашаюсь я. – Если они просто ушли, здесь многое не сходится. Есть также предположение, что произошла утечка метана, находящегося в недрах земли, который мог вырваться наружу в результате деятельности шахты. Именно поэтому представители горнодобывающей компании, приезжавшие сюда в девяностых годах, проверяли качество воздуха. И не выявили ничего подобного. В любом случае эта теория не объясняет обнаружение ребенка, или почему в городе не нашли никаких тел, помимо мертвой Биргитты. Она ведь явно умерла не от удушья. Август в том году выдался жарким. Если б случилась утечка газа, на улицах лежали бы разложившиеся трупы, когда сюда приехали мой дед и Ян.

При мысли об этом лицо Макса искривляет брезгливая гримаса.

Я смотрю на Туне. Спрашиваю ее:

– Я ничего не забыла?

– Ничего важного, – отвечает та. – А вот мне всегда нравилась гипотеза о русском вторжении.

– Да, точно! – говорю я.

Это действительно смешно. Согласно данной гипотезе, Советский Союз проник на нашу территорию и провел что-то вроде генеральной репетиции полномасштабного вторжения в Швецию, похитив население целого города.

Я пожимаю плечами.

– Честно говоря, у меня нет никаких конкретных контраргументов против нее. Я чуть ли не надеюсь, что это правда. А вдобавок, какая сенсация!

Эмми смеется. Это снова выглядит так знакомо, что пробуждает во мне приятные воспоминания. Я стараюсь быстро избавиться от них.

– То есть, собственно, нет ни одного приличного объяснения? – спрашивает Роберт.

– Да. Поэтому это так и осталось загадкой. Почти пятьсот человек, исчезнувших без следа… никто не знает, живы они или мертвы. А также покончили ли они с собой, заболели или покинули город добровольно. Никто не знает, почему бедняжку Биргитту Лидман забили камнями до смерти. И чьего младенца нашли в школе, и почему его оставили.

После моих слов воцаряется странная гнетущая тишина, словно истина, скрытая в них, до глубины души тронула нас всех.

– Они, скорее всего, умерли, не так ли? – тихо говорит Эмми, что абсолютно не свойственно ей, привыкшей выражаться громко и уверенно.

– Похоже на то, – перевожу дыхание. – По крайней мере, я так считаю. Но мне неизвестно, как… или почему. Надеюсь, мы найдем что-нибудь, способное пролить свет на это дело.

Макс кивает. Туне сидит абсолютно неподвижно. Посмотрев на ее лодыжку, я вижу, что брючина немного задралась и видна кожа над повязкой – красная, воспаленная. Она не съела весь поджаренный хлеб – один недоеденный подгорелый кусок лежит рядом с ней, остывая на земле.

– Тогда у нас есть цель на завтра, – говорит Эмми, уже своим обычным голосом. Встает и протягивает руку Роберту, который берется за нее и тоже поднимается. – Я пойду ложиться. Увидимся утром.