Камилла Стен - Мертвый город

Что разбудило меня?

Вокруг темно. Понятия не имею, сколько сейчас может быть времени, но утренний свет еще не проник сквозь тонкую материю стен. Внутри чувствуется запах человеческого тела и дождя, сохранившийся в воздухе после дневной грозы.

Слышу, как Туне меняет во сне положение тела.

– Туне?

Никакого ответа.

На какое-то мгновение, когда я фокусирую взгляд на скрючившемся силуэте подруги, мне кажется, что ее глаза блестят в темноте, что она, не шевелясь, уставилась на меня. Мое сердце тут же начинает биться еще сильнее, но секунду спустя я убеждаюсь, что стала жертвой собственного воображения. Просто еще не проснулась до конца. Она спит.

Обычно я не пробуждаюсь среди ночи – для меня привычно работать допоздна. Но сейчас у меня ощущение, что я спала, а потом меня словно резко выдернули из сна; что я внезапно оказалась один на один с окружающим миром, потому что все другие спят. Мой слух обострен до крайности, и я машинально прислушиваюсь.

Шаги.

«Там никого нет, – говорю я себе. – Ты же знаешь, что там никого нет».

И сама не верю в это.

Я не призналась Эмми, что, по-моему, видела кого-то, рьяно отрицала это и в итоге попросила ее уйти, – но страх не покинул меня даже после того, как я закрыла двери грузового отсека автофургона. Неприятное ощущение не покинуло меня даже тогда, когда небо немного просветлело и закат придал ему розовый оттенок. Нам не удалось развести костер на мокрой земле, и пришлось разогревать еду на спиртовке. Пока мы ели, я говорила не особенно много, в основном наблюдая за другими, за тем, как они болтали с набитыми ртами, посыпая булыжники хлебными крошками. И прежде всего – за Эмми.

В любом случае именно она открыла дверь. И что с того, что ее одежда была сухой? Она могла позаботиться об этом каким-то образом… Например, держала ее в пластиковом пакете или в чем-то таком и натянула на себя в последний момент с целью убедить меня, что прибежала прямо от своей машины.

Но почему?

Если верить Туне, перед своим падением сквозь лестницу она видела, как кто-то ходил по первому этажу школьного здания, а Эмми и Роберт прибежали назад быстрее, чем могли бы успеть.

Вроде бы абсурдно думать, что за всем этим может стоять Эмми. Такое поведение противоречило бы всему, известному мне о ней. И пусть сейчас она выглядит в моих глазах не лучшим образом, ее всегда отличало серьезное отношение к работе. В университете никто не хотел делать с ней групповые задания из-за ее чрезмерного внимания к деталям. Эмми раз за разом переделывала буквально все, добиваясь совершенства, пока у нее от усталости не становились красными глаза и не начинали неметь пальцы. Все ради главной цели. Результат превыше всего.

Я не могу поверить, чтобы Эмми саботировала наш проект.

И в то же время…

Мне интересно, почему она согласилась работать со мной, хотя я могу платить ей лишь крохи, при том что я являюсь ее начальницей…

Нет. Я качаю головой. Это безумная идея. Да, наверное, Эмми эгоистичная, прагматичная и бесчувственная – но уж точно не сумасшедшая. Она не станет вредить мне или фильму. Это просто дурная фантазия. Так на меня подействовал Сильверщерн…

Как бы я хотела, чтобы Туне не спала сейчас, хотела бы услышать в темноте ее хорошо знакомый голос… Как она в присущей ей скептической манере назвала бы меня дурой и сказала, что худшее, о чем нам стоит беспокоиться здесь, так это о встрече с проснувшимся от зимней спячки голодным медведем, который, бродя по Сильверщерну среди ночи, может увидеть в нас крайне привлекательную добычу…

Однако сейчас Туне крепко спит, а я – единственная, кто бодрствует.

И мне ужасно одиноко.

Я сразу начинаю думать о бабушке. Как она лежала в маленькой кровати в Стокгольме, тяжело перенося беременность, вне себя от беспокойства. О ее последнем письме…

Я читала его множество раз. Так часто, что сейчас помню его текст наизусть.

«Последнее письмо, которое я получила, пришло в конце августа. Мне тогда почти подошел срок рожать. То лето выдалось холодным, но погода изменилась в конце июля, и август получился ужасным. Казалось, воздух стоял совершенно неподвижно. Было трудно даже говорить, тем более двигаться. Я не слышала ничего ни от мамы, ни от Айны почти целый месяц и очень беспокоилась, но боль и жара забирали бó льшую часть моего внимания.

Письмо оказалось коротким, а почерк Айны в нем отличался от ее обычного, которым она так гордилась, где аккуратно выведенные буквы стояли ровными рядами. В виде исключения оно было небрежно написано на заляпанной пятнами бумаге.

„Время истины пришло, – такими словами оно начиналось, и далее все шло в том же духе. – Борьба началась. Светоносец указал нам правильный путь. Мы позаботимся о зле, проросшем среди нас, так, как Библия объяснила нам это. Какое блаженство жить ради Господа! Раньше я не испытывала ничего подобного. Возвращайся домой, Маргарета. Приезжай и присоединяйся к нам.

Твоя сестра Айна“

Как ты, конечно, понимаешь, я места себе не находила от беспокойства и попросила у твоего деда разрешения посетить Сильверщерн. Даже его охватило волнение, когда он прочитал письмо. Но я не могла поехать. Я же была на девятом месяце и с трудом стояла на ногах.

Поэтому твой дед отправился туда сам.

Он прихватил с собой своего лучше друга Яна, на случай если ему понадобится какая-то помощь. В 09:13 они сели на Центральном вокзале Стокгольма на поезд, идущий до Сундсвалля, и там пересели на другой, до Сильверщерна. У них ушло одиннадцать часов, чтобы добраться до него. В то время поезда ходили медленнее. Мне следовало приготовить им с собой бутерброды, но из-за переживаний и плохого самочувствия я не смогла сделать это.

Твой дед и Ян прибыли в город вечером, когда уже начинало смеркаться. На станции было пусто и тихо; они не заметили ни одной живой души поблизости и медленно пошли в сторону центра города.

Дома, отбрасывая длинные тени, стояли безмолвными великанами по обеим сторонам их пути. Время от времени дед и Ян стучали в ту или иную дверь, чтобы спросить дорогу (твой дед давно не был там и не смог найти жилище моих родителей, особенно когда все постройки как две капли воды напоминали одна другую), но нигде не получили ответа.

А потом, дойдя до площади, они увидели страшную картину.

Посередине ее стоял столб, а к нему было привязано безжизненное тело. Убогая Гиттан, наверное, находилась там уже много дней, поскольку над ней кружили птицы, а сама она успела сильно распухнуть от небывалой жары. Ее залитое кровью лицо было изуродовано до неузнаваемости, а вокруг валялись использованные для казни камни. Круглые и плоские, отполированные водой и принесенные с берега озера, местами они были испачканы кровью и волосами.