Карен Макманус - Двое могут хранить секрет [litres]

В городе на несколько часов. Не переживай.

Зачем он здесь? Почему мой брат здесь, снова , когда пропадает девушка?

Если я покажу это сообщение офицеру Макналти сейчас, все переменится. Кэтрин перестанет злобно на меня смотреть. Офицер Макналти не будет по десять раз задавать мне один и тот же вопрос. Он переключит свои подозрения с меня на другого человека. На Деклана.

Я с трудом сглатываю и оставляю телефон лежать в кармане.

– Нет. Ничего нету.

Эллери

Воскресенье, 29 сентября

Я не могу усидеть на месте.

Весь день я слоняюсь по дому, беру с полок разные предметы, а потом кладу их на место. В гостиной полно фарфоровых фигурок, которые любит бабуля – она называет их Хюммелями [9] По фамилии монахини-художницы Марии Хюммель, по рисункам которой в 1930-х годах немецкая компания «Гебель» начала выпускать фарфоровые фигурки детей. .

Мальчики и девочки со светлыми волосами и красными, как яблоки, щечками лезут на деревья, несут корзины и обнимаются. Пару дней назад я взяла одну из них, и бабуля сказала, что Сейди разбила ее, когда ей было десять лет.

– Уронила на пол, и от головы отлетела половина, – сказала бабуля. – Она ее склеила. Я заметила это только через много недель.

Правда, при ближайшем рассмотрении все становится очевидно. Я держу фарфоровую девочку в руке и рассматриваю ломаную белую линию, идущую по одной стороне ее личика.

– Ты очень рассердилась? – спросила я бабулю.

– В бешенство пришла, – ответила она. – Это коллекционные экземпляры. Девочки не должны были их трогать. Но Сейди постоянно тянула к ним руки. Я знала, чьих это рук дело, даже когда Сара сказала мне, что это сделала она.

– Сара так поступила? Почему?

– Не хотела, чтобы ее сестру наказали, – сказала бабуля. Впервые при разговоре о Саре боль исказила ее лицо. – Думаю, я всегда была немного строже к Сейди. Потому что обычно все неприятности исходили от нее.

До этого момента мне не приходило в голову, что моя печаль связана и с моей матерью. К еще одной девочке, разбитой и кое-как склеенной. Все еще сто́ящей, но не прежней.

В гостиной только одна семейная фотография: бабушка и дедушка, на вид им около сорока лет, и Сейди с Сарой примерно двенадцати лет. Я беру снимок и рассматриваю их лица. В голове только одна мысль: они и понятия не имеют .

Точно так же, как не имела понятия семья Брук. Возможно, я ошибаюсь. Может, они тревожились с того дня, как заляпали краской шкафчик Брук и положили на ее машину сырое мясо. Может, они думали что-то предпринять и теперь им ужасно плохо. Потому что сейчас почти час дня и никаких вестей от Брук.

Мой телефон звякает, я ставлю фотографию на место и достаю телефон из кармана. Сердце у меня подпрыгивает, когда я вижу сообщение от Малкольма: Мы можем поговорить?

Я в сомнении. Я хотела написать ему после ухода офицера Родригеса, но не знала, что сказать. И до сих пор не знаю. По экрану бегут серые точки, и у меня перехватывает дыхание.

Я пойму, если ты не захочешь.

Дело в том, что я хочу.

Я пишу ответ: Хорошо. Где?

Где хочешь. Я могу заехать?

Это хорошая мысль, потому что сегодня бабуля ни под каким видом не выпустит меня из дома. Я удивлена, что она спустилась в полуподвал постирать белье. Когда? – спрашиваю я.

Через десять минут?

Окей.

Я поднимаюсь наверх и стучу в дверь Эзры. Он не отвечает. Вероятно, в наушниках грохочет музыка. Это его привычный способ уйти от действительности. Я поворачиваю дверную ручку, толкаю дверь. Он за столом, в плотно сидящих на голове боузовских наушниках, таращится в ноутбук. Брат вздрагивает, когда я стучу его по плечу.

– Малкольм сейчас приедет, – говорю я, когда он стаскивает наушники.

– Да? Зачем?

Я хмыкаю.

– Он точно не сказал. Но думаю… ты знаешь. Он хочет поговорить о Брук и, может быть… – Я думаю о его втором сообщении. «Я пойму, если ты не захочешь». – Может быть, объяснить, что случилось после того, как он нас высадил.

– Мы знаем, что случилось, – говорит Эзра. Мы уже слышали версию этого от бабули, которая слышала ее от Мелани, которая, вероятно, слышала ее от Питера Нилссона. Или от одного из тех людей в Эхо-Ридже, которые, похоже, узнают обо всем, едва это произойдет. – Малкольм высадил Брук, и она вошла в дом. – Он хмурится, когда я молчу. – Что, ты этому не веришь? Эллери, не дури. Он же наш друг .

– Которого мы знаем месяц, – говорю я. – И когда я встретила его в первый раз, на вечере по сбору средств, он держал в руке баллончик с краской. – Эзра изумленно открывает рот. – Слушай, я только говорю, что вполне разумно расспросить его теперь.

– Ты этого хочешь? – интересуется Эзра.

Я колеблюсь. Ничего плохого Малкольм не сделал. Не говоря уже о том, что последние пять лет он провел в тени Деклана Келли – подозреваемого в убийстве. Даже если бы он был человеком, который хотел причинить вред Брук, он не идиот. Он не поставил бы себя в такую же, как у Деклана, ситуацию.

Если только это не вышло непредумышленно.

Боже . Эти мысли изматывают. Везет Эзре, он не прочитал столько книг о настоящих преступлениях, сколько прочитала я. Отключиться невозможно.

Брат качает головой, глядя на меня, вид у него разочарованный.

– Это именно то, что нам сейчас не нужно, Эл. Безумные теории, которые отвлекают людей от того, что действительно происходит.

– А именно?

Он трет рукой лицо.

– Черт меня возьми. Но я не думаю, что наш друг в этом замешан только потому, что оказался не в том месте не в то время.

– Я хочу подождать на улице. Ты пойдешь?

– Да, – отвечает Эзра, снимая с шеи наушники и бросая их на захламленный письменный стол.

Он приложил больше усилий, чем я, чтобы придать своей комнате характер – развесил по стенам фотографии из нашей последней школы и постеры со своими любимыми группами. Его комната похожа на комнату подростка, тогда как моя скорее кажется гостевой. Не знаю, чего я жду. Наверное, ощущения, что это мое теперь жилье.

Мы спускаемся и, выйдя на переднее крыльцо бабулиного дома, усаживаемся на скамейку у двери. Не проходит и двух минут, как на нашей подъездной дорожке останавливается автомобиль миссис Нилссон. Из него выходит Малкольм и вяло машет нам рукой, пересекая лужайку. На скамейке есть место еще для одного человека, но Малкольм не садится. Он прислоняется к перилам крыльца, засунув руки в карманы. Я не знаю, на чем остановить взгляд, поэтому выбираю точку поверх его плеча.

– Привет, ребята, – тихо произносит он.

– Как ты, Мэл? – спрашивает Эзра.

Я украдкой смотрю на Малкольма и вижу, как ненадолго расслабляется его напряженное лицо. Я осознаю, как много для него значит то, что Эзра здоровается с ним, как обычно.