Сара Пинборо - Право на месть [litres]

– Мне сначала нужно домой, – слышит она свой голос. – Чтобы все выглядело нормальным. Если мать дома, я скажу, что пойду поищу Даниеля. Потом приду к тебе. Они о тебе не знают. Они не будут искать меня у тебя. – Как она может говорить таким нормальным голосом, таким спокойным? – Мы покончим с твоей матерью и убежим, да?

Она целует Кейти в ответ, хотя во рту у нее едкий и горький вкус. Гнилой.

– Через полчаса? У меня?

Шарлотта кивает. Ей необходимо выбраться отсюда. Где теперь ее злость? Куда она вся ушла? «В твои руки на тоненькой шее Даниеля, вот куда она ушла, о черт, и нет пути назад!»

– Я тебя люблю, – говорит Кейти с улыбкой, когда они выбираются из дома на прохладный октябрьский воздух.

– И я тебя люблю, – отвечает Шарлотта, ее улыбка – нездоровая гримаса. Может, она и в самом деле любит Кейти. Любит. Но теперь все поломано. Она поломана. Даниель поломан так, что не исправить, никогда, о господи, господи! – Встретимся через полчаса.

Они расходятся, и Шарлотта знает: она больше никогда не увидит Кейти. Вот так, как сейчас, больше не увидит. За углом ее рвет, водка и желчь проливаются на землю, и она остается пустой. Выпотрошенной.

Она оглядывается на дом: развалина, нелюбимая и недостойная любви. Она не хочет оставлять Даниеля одного в обществе только Кролика Питера. Ему будет страшно. Он не поймет. «Он мертв, тупая ты вонючая лоханка, он больше никогда ничего не поймет из-за тебя, твоих таблеток, из-за тупого голоса в твоей голове, и твоих тупых рук, и твоей тупой злости. Он никогда ничего плохого тебе не делал, не водил тебя в обжорку и не делал того, что сотворил с тобой прошлой ночью Тони». Почему это стало так ясно только теперь? Почему она всегда на один шаг позади?

Она знает, что ей надо сделать. Единственное, что она теперь может. Возврата нет. Она бежит быстрее, чем когда-либо прежде, бежит до самого вокзала. Там есть таксофон. От прохладного воздуха у нее саднит в груди. Голова все еще кружится от водки, таблеток и отупляющего шока, но ее дрожащие пальцы нажимают «999».

«Прости, Кейти, – думает она, повесив трубку после разговора. – Прости меня, пожалуйста, Кейти.

Прости меня, пожалуйста, Даниель…»

Ну почему она не может заплакать? Почему не может умереть? Вместо этого Шарлотта на негнущихся ногах идет домой и ждет, пока за окном не раздается вой сирены. А вскоре мама начинает выть, отталкивая от себя Тони.

Когда ее уводят в полицейскую машину, она не оглядывается.

Возврата больше не будет, никогда.

Я останавливаюсь на пустынной дороге вдали от дома – черный силуэт в темноте впереди, – достаю фонарик из бардачка машины. Пока не включаю его, осторожно иду по неровной тропинке. Ног своих я не вижу, свет уличных фонарей не пронзает здесь тяжелую тьму ночи. Дождя нет, но воздух влажный и тяжелый, давит, тучи висят низко, просели под собственной тяжестью. Я сворачиваю на подъездную дорожку, никаких авто не вижу, и, уж конечно, ничего похожего на полицейскую машину, и на сей раз я благодарна правительству за все урезания бюджета. Свет в доме не горит. Никаких признаков жизни. Если они здесь, то Кейти убрала с глаз ту машину, которой пользуется. Не колеблясь и не давая себе времени испугаться и повернуть назад, поднимаюсь по ступенькам. Ни полицейской ленты, ни доски, приколоченной к двери. Никаких признаков того, что полиция отнеслась к этой информации серьезно.

И когда я открываю дверь, то понимаю почему. Дом пуст. Его душа пуста. Я включаю фонарик – желтый просвет в черноте. Видеть здесь особо нечего, деревянные доски пола и бледные стены, а потом широкая современная лестница с площадкой для следующего пролета, который ведет на второй этаж. Я не слышу ничего, кроме гудения собственного тела в ушах.

Мебели практически никакой, большинство комнат пусты, но, по мере того как я просматриваю все снизу доверху, мне попадаются кое-какие оставленные предметы. При виде неотражающего зеркала в одной из комнат я вздрагиваю. Потом вспоминаю: иллюзионист. Он сделал его для какого-то трюка или повесил здесь, чтобы пугать гостей? На встроенном книжном шкафу в одной из гостиных еще остаются какие-то книги. В шкафах на кухне посуда. Если здесь собирались делать музей, то где все остальное? Заперто где-то? И уж конечно, все здесь как-то пресно и современно – это не привлечет посетителей. Такой дом мог принадлежать банкиру или бизнесмену. Не фокуснику.

Я возвращаюсь в переднюю, методически обшариваю лучом фонарика все вокруг. Ковер на полу. Что-то похожее на старый проектор на стене над дверью в деревянном ящике, покрашенном в белое под цвет стен, – попытка скрыть его с помощью иллюзии. Хитро`. Яблоко от яблони. Но пока никаких наводок.

Я нахожу дверь в подвал, пройдя через какое-то помещение – вероятно, подсобное в прежние времена. Осторожно открываю дверь, прислушиваюсь – есть ли тут хоть какие-то признаки жизни. Ничего. «Полночную тишь потревожить не смеет даже юркая мышь» [21] Строки из детского стихотворения «Визит святого Николая», или «Ночь перед Рождеством», написанного американским поэтом и лингвистом Клементом Муром (1779–1863). Перевод О. Литвиновой. . Меня пробирает дрожь. Я взрослая женщина. Это всего лишь подвал. Я уже собираюсь спуститься вглубь, когда у меня в кармане оживает телефон. Черт! Саймон.

– Где вы, черт побери?! – спрашивает он. – Я думал, вы отправились спать. Вы взяли мою машину?

Мне кажется, что я слышу голос Ричарда, требовательный, раздраженный, и мой первый порыв – извиниться. Но я не извиняюсь.

– Я в Скегнессе. – Я говорю тихо, но звук в этом доме-склепе кажется слишком громким. – В доме.

– Где? Господи, Мэрилин, если полиция…

– Полиции здесь нет. Ни следа полиции. Но я не могу сидеть сложа руки. И этот дом – часть всей истории, я не сомневаюсь. Улика. Иначе и быть не может. Но если я ничего не найду, то сразу вернусь. Никто никогда не узнает, что я была здесь.

– Мне не нравится, что вы там одна. Жаль, что вы меня не предупредили. Я бы поехал с вами.

Совсем не как Ричард, понимаю я. Это не раздражение, это озабоченность. Монета та же, стороны разные. Ричард наряжал свою паранойю в одежды озабоченности. «Не надевай сегодня этого платья, ты же знаешь мужиков».

– Но послушайте, – продолжает он. – У нас есть кое-что. Я собираюсь сообщить об этом полиции. Амелия Казинс…

– Вы можете доказать, что она Кейти? – Дыхание у меня перехватывает, а сердце неожиданно начинает биться чаще.

– Нет, не совсем так, но в ее истории нестыковки. Если копнуть на несколько лет назад. Шито белыми нитками, и поверьте мне, ниток там много. Но дело даже не в этом.

– А в чем?

– Я думаю, – говорит он после паузы, – что Кейти выдает себя за двух других людей.