Джон Рикардс - Уинтер-Энд

Я в свой черед стараюсь не перегружать ее подробностями моей прискорбной жизни. Рассказываю почти обо всем, хорошем и плохом, но ни на чем подолгу не задерживаюсь. Сыплю студенческими историями, потом теми, что связаны с моей работой в Бюро и после него. Говорю, что мой выбор машины определяется не столько потребностью поддержать образ мачо, сколько желанием продемонстрировать любовь ко всему смехотворному. Она смеется, когда я шучу, увлеченно слушает, когда я говорю что-то всерьез. Мне кажется, что я ей нравлюсь, и это хорошо, потому что она нравится мне безусловно.

Так незаметно пролетает несколько часов, и вскоре наступает время заплатить по счету и уйти. Мы идем к ее дому под руку, продолжая разговаривать и смеяться. Она спрашивает, не хочу ли я зайти к ней.

— Хочу, — отвечаю я, — но я никогда не делаю этого при первом свидании. Может быть, это старомодно, однако я стараюсь дать женщине время на размышления о том, полный ли я козел или все-таки не очень.

Я улыбаюсь, понимая, впрочем, что прохожу последнюю проверку. Если это ей не понравится, значит, ничего у нас не выйдет.

Джемма просто улыбается в ответ и придвигается ко мне.

— В таком случае, что вы делаете завтра вечером? — спрашивает она, и ее зеленые глаза сияют.

Я кладу ладони на ее бедра, она повторяет мое движение в зеркальном отражении, мы целуемся. Поцелуй получается долгим, но спокойным и ласковым. У нее шелковые губы и чуть отдающее корицей дыхание. Я ощущаю щекой ее волосы, а телом — теплоту ее тела.

Когда мы разрываем объятие, она шепотом желает мне спокойной ночи, гладит меня по руке и поднимается на крыльцо своего дома. С мгновение я стою перед ним, точно оглушенный любовью подросток, потом разворачиваюсь и иду к «корвету». Пока я забираюсь в него, на моем лице сияет улыбка шириной в добрый арбуз и чувствую я себя таким счастливым, каким не был уже сто лет. Я бы даже кулак вверх выбросил, да салон у меня низенький. Поэтому я просто включаю двигатель и медленно, неохотно отъезжаю от тротуара.

На всем долгом темном пути домой единственный свет, какой я вижу, создается двумя лучами, вырывающимися из фар «корвета». Сырое щебеночно-асфальтовое покрытие дороги обладает почти гипнотизирующим сходством с экраном телевизора, по которому бегут статические помехи, фары высвечивают трещинки, неровности, камушки, и в конце концов меня охватывает ощущение странной легкости, бездумности, такое, точно голову мою наполнили гелием и кое-как приладили к плечам. Душевный подъем, соединенный с дремотностью — или с чем-то совсем другим.

Я вырываюсь на лежащие между «Святым Валентином» и Уинтерс-Эндом просторы полей на скорости больше шестидесяти миль в час, мне не терпится вернуться домой. Даже мысль о неприветливом «Краухерст-Лодже» кажется мне приятной. А затем я вижу впереди что-то, отражающее свет моих фар, и ударяю по тормозам.

Когда визг покрышек стихает, я отрываю голову от руля, в который она уткнулась, и получаю возможность как следует разглядеть открывшуюся передо мной сцену. Обнаженного по пояс мужчину с ножами в обеих руках. Стоящую перед ним голую женщину, Анджелу Ламонд, рыдающую, прикрыв ладонью рот. Призрачный, светящийся дождь, капли которого танцуют на их коже.

Привидения стоят перед «корветом», не ведая о моем присутствии, — остаточные образы событий, уже отошедших в историю. Глядя на эту живую картину, я чувствую, как где-то за моими глазами разгорается острая точка света, предвестница подступающей мигрени. И все же отхожу от машины, чтобы разглядеть все получше. Николас произносит негромко и мягко:

— Ты понимаешь, почему это должно произойти. Обычно сам я такими делами не занимаюсь, но мне нужно, чтобы ты сыграла роль вестницы.

— Прошу вас, — шепчет Анджела. — Пожалуйста.

— Я мог бы сказать, что благодаря цели, которой ты послужишь, ты испытаешь меньшие мучения, — продолжает Николас. Молния, которая существует только для двух актеров-призраков, разыгрывающих передо мной эту сцену, вспыхивает, озаряя их кожу и приплясывая в глазах Анджелы. — Но это было бы ложью. Ты же знала, что за твоими поступками последует воздаяние.

Николас ласково поворачивает ее к себе спиной, обвивает, точно любовник, руками. А затем молния сверкает снова — на ножах, которые взлетают в воздух и вонзаются в спину Анджелы, так что струи дождя смешиваются с кровью. Он осторожно опускает тело женщины на дорогу, ждет, когда остановится ее сердце, и начинает яростно кромсать грудь Анджелы. А затем выпрямляется, свесив руки вдоль тела, и говорит:

— Теперь будем ждать.

С меня довольно. Я выхожу из ступора, поворачиваюсь и бегу к машине. Пальцы мои, когда я включаю двигатель, подергиваются. Я ударяю ногой по педали газа и продолжаю вдавливать ее в пол, пока не добираюсь до города.

Думать я могу только об одном: у меня начались видения. Опять. Отчаянно хочется списать их на переутомление, на неподходящую пищу. Однако каждое движение головы порождает покалывание в затылке, и я с ужасом думаю, что просто разваливаюсь на части.

Гостиничная парковка темна и пуста. Я, пошатываясь и нащупывая в кармане ключи, плетусь к парадной двери. Древний железный дверной молоток издевательски улыбается мне с другого конца веранды. Я влетаю в вестибюль, проскакиваю мимо стойки портье с тусклой, красновато светящейся лампочкой. Поднявшись наверх, в свой номер, я включаю весь свет, какой там есть, а заодно и телевизор, надеясь, что он заглушит наружный шум листвы.

Проглотив таблетку от мигрени, я плещу себе в лицо и на шею холодной водой. Голова гудит, перед глазами все подрагивает, кривится и приплясывает. Прими вторую таблетку. Сядь, посмотри телевизор, постарайся успокоиться. Прими третью. Четвертую. Я глотаю две предназначенные для этой ночи таблетки снотворного, а затем добавляю к ним пятую — обезболивающего. Снимаю куртку и все прочее и кладу кольт так, чтобы до него легко было дотянуться с постели.

И отключаюсь под невнятный шум телевизора.

Из сна без сновидений меня вырывает повторяющееся дребезжание будильника. Я замерз, поскольку заснул, не укрывшись одеялом. Голова болит, но это похоже скорее на похмелье, чем на что-то более серьезное. Тем не менее я, протирая глаза, глотаю еще одну таблетку. А затем с опаской подбираюсь к окну и выглядываю в щель между шторами. Какой мир ожидает меня за ними? Бодрствующий или спящий, фантастический ландшафт или кошмарный? Изменилось ли там что-нибудь?

Нет. Снаружи обычный день. Тучи вернулись, устлав небо подобием заплесневелого шерстяного одеяла, но по крайней мере ни призраков, ни причудливых видений, готовых преследовать меня, там нет.

Я принимаю душ, одеваюсь, закуриваю первую за этот день сигарету. Прежде чем выйти из номера, смотрю на себя в зеркало. Выгляжу я плохо. Слишком бледная кожа, налитые кровью глаза с покрасневшими веками, серый от щетины подбородок.