М Беннетт - Остров

Помимо ежедневных приношений козлятины и рыбы, Ральф постоянно доставлял мне листья, и я каждую ночь жевал их — все больше и больше. Один лист уже не действовал, два или даже три — вот что мне требовалось, тогда я заводился. Тогда и в одиночестве я вел интереснейшие беседы с Уилсоном и с упоением декламировал ему Шекспира. Я расхаживал по пещере с посохом в одной руке и собранием сочинений в другой, цитируя «Бурю» и разыгрывая из себя Просперо. Мне только недоставало свисающего с плеч плаща.

На самом деле недоставало мне только спутницы, королевы, которая должна была поселиться в Версале, первой леди в Белом доме. Надо было обломать Флору. Она не получит еды, пока не склонится передо мной. Это не так ужасно, как выглядит: она могла питаться ягодами Бакета, и воды в озере сколько угодно — я знал, что с голоду она не умрет. Но и продержаться долго не сможет. Себ вытерпел только три дня, когда пытался взбунтоваться вместе с Гилом.

Однако дни тянулись за днями, а Флора так и не явилась в Белый дом позади водопада.

Меня это не радовало. Само собой. Но это же ради ее собственного блага. Чтобы наше маленькое сообщество жило счастливо, все должны научиться послушанию. Прав был Уилсон: это ее собственная вина. «Если бы она попросту сделала, как ты велел, ты не был бы вынужден принять такое решение, Линкольн».

Если подумать — это со мной обошлись несправедливо.

В тот день, когда в Англии стали известны результаты наших выпускных экзаменов, мне выпала ночь с Мирандой Пенкрофт. В координатах кротиков это круче всех чемпионских призов, намного круче. Но на самом деле было не совсем так, как звучит.

Джун, явившаяся ко мне за указаниями насчет охоты, сообщила, что согласно зарубкам на Скале-Календаре наступило 24 августа, день, когда объявляют результаты экзаменов. Я стал думать, что же я в итоге получил. Теперь, когда мы знали, что нас снимают, было очевидно, что к концу лета мы окажемся дома. Даже телекомпания не посмеет отвлечь школьников от учебного года. Таким образом, экзамены, которые казались совершенно бессмысленными два месяца назад, когда мы пытались хоть как-то выжить, теперь вновь сделались важны. Впрочем, я перестал тревожиться о них, когда сквозь водопад прошла вторая за этот день посетительница.

Флора.

Я не видел ее с того разговора. Она здорово похудела — стала более изящной, чем даже Миранда. Проступили скулы, глаза словно увеличились. В черной футболке «Моторхэд» и подрезанных джинсовых шортах она выглядела словно модель Кальвина Кляйна.

В глаза она мне не глядела.

— Я приду, — сообщила она.

— Что ты сказала? — Я оттопырил пальцем ухо в ее сторону.

Она вздохнула.

— Приду и подам тебе ужин.

— Это просто замечательно, Флора, — сказал я.

— Но не сегодня, — перебил меня другой голос.

Это был Уилсон. Иногда он вмешивался в разговор.

— Не сегодня. Завтра. Не позволяй ей решать, когда закончится ее наказание. Пусть еще денек поголодает.

— Завтра, — сказал я. — Приходи завтра на закате.

Тогда я ее щедро накормлю, дам понять, что она прощена, и позволю ей проявить благодарность.

Флора, похоже, здорово расстроилась, но изменить она ничего не могла.

— Как у нас принято отвечать?

— О’кей, Линкольн.

В глаза она мне не смотрела. Я понял: ей стыдно. Она сдалась. Она проиграла, я победил. Но я чувствовал облегчение. Я же не хотел заморить ее голодом. Завтра я ее накормлю, и все будет клево.

Когда Ральф принес мне добычу того дня, у меня уже готово было новое поручение.

— На завтра мне понадобится больше листьев-ракет, Ральф. Это будет та еще чертова ночка.

Я воображал себе, как Флора будет петь, чтобы получить свой ужин, а я буду любоваться ею сквозь радугу блаженства, которое мне всегда приносили эти листья-ракеты.

Ральф переступил с ноги на ногу:

— Угу. Ничего не выйдет, Линкольн.

— То есть как? Листья не могли закончиться. Мы же в джунглях живем, черт побери!

Он посмотрел на меня тем озабоченным докторским взглядом, который он приобрел с тех пор, как я рассказал ему о Стивене Мэтьюрине.

— Линкольн, я бы мог этим отговориться. Мне точно было бы проще соврать тебе, сказать, что запас кончился. Но я скажу правду: я снимаю тебя с довольствия.

— Что-о?

Он выпрямился.

— Я больше не буду приносить тебе листья-ракеты. Пора остановиться.

Как он посмел?

— Я сам брошу, когда захочу! — крикнул я.

— Так брось сейчас.

— Сейчас я не хочу, — сказал я. — Пока еще нет.

— Надо, — сказал он. — На самом деле я точно не знаю состав листьев, но ты каждый день просишь все больше и больше. Пора остановиться, Линкольн. Таково мое профессиональное мнение.

— Твое профессиональное мнение? — взвизгнул я.

— Судового врача.

— Это я тебя назначил врачом.

— Да, — преспокойно ответил он. — Ты назначил меня судовым врачом. И я действую как врач. Первая заповедь — не навреди, Селкирк.

Он развернулся на пятках и пошел прочь.

Красная волна гнева залила мою голову, и я заорал ему вслед, перекрикивая грохот водопада:

— Не рассчитывай на ужин в ближайшие дни! И я — Линкольн!

Кое-как я успокоился только к концу дня. Ральф меня взбесил, просто взбесил. Как он посмел указывать мне, что я буду есть и чего не буду на моем собственном острове! Он узнает, как жестока моя месть. Я морил Флору голодом, и она сдалась. Сдастся и Ральф.

Я подумывал сам отправиться на поиски ракет. Но не хотел попадаться на глаза камерам. В тот день я долго возился с ужином, злобно стараясь сделать его как можно вкуснее: чем ароматнее будут запахи, тем сильнее будет терзаться Ральф. Пока мясо жарилось, я расхаживал по Белому дому, точно пленный тигр.

Остановился я лишь тогда, когда на самом закате в мою пещеру осторожно скользнула изящная светловолосая фигурка.

Флора явилась днем раньше — очевидно, эти ароматы раздразнили ее, и она пришла умолять меня дать ей мясо. Но потом я разглядел в сумерках — это была не Флора, а Миранда. И она была в Дивной юбке.

— Миранда! Зачем ты пришла?

— Провести здесь ночь.

Откровенно, ничего не скажешь. Я взял ее за руку, усадил на постель, сам сел рядом.

— Что ты затеяла?

Она полуобернулась, обеими руками взяла мои руки. Все четыре наши руки лежали на ее коленях, на мягкой, как мышиная шкурка, замше Дивной юбки.

— Пожалуйста, позволь мне остаться. Мы можем ничего не делать.

И прежде чем я успел ответить, она меня поцеловала.

Я больше не был увлечен Мирандой, но если она сама подавала мне себя на тарелочке, с какой стати отказываться. Можно потренироваться для начала на ней, прежде чем перейти к Флоре, основному блюду. И ведь я никогда прежде не целовался с девочкой, ни с какой, не говоря уж о такой горячей штучке, как Миранда, вот только на волшебную сказку — а я-то надеялся — это не было похоже. Никаких тебе фейерверков звезд над диснеевскими башнями, как в тот раз, когда я любовался ее плаванием. Странное, неуклюжее, влажное от слюны столкновение мягких губ, твердых зубов. Что-то пошло не так. Прямо-таки чувствовалось, как это неправильно. Вот почему я повел себя так, как сам от себя не ожидал. Спросили бы вы меня за месяц до того, как я поступлю, если девочка меня поцелует, и я бы ответил: «Дурацкий вопрос. Вопьюсь в нее и не отпущу». Но теперь я стал уже другим, не тем, что месяц назад. И я отодвинулся.