Эли Ленд - Хорошая я. Плохая я

По дороге в кабинет Майк говорит, что сегодня ему звонил психиатр из отделения, интересовался, какие препараты я получаю. Хорошо помню кабинет этого психиатра. Стены увешаны дипломами и сертификатами в рамочках. Вопросы, одни и те же каждую неделю. Аппетит есть? Голова не болит? Воспоминания преследуют? И, наконец, сон. Как ты спишь? Каждую ночь по-разному, отвечала я. Да, так и должно быть, кивал он. Отрывал блистеры с таблетками. Новая порция разноцветных пилюль. Голубые с утра, белые на ночь. Розовые, для полной отключки. Одна девочка показала мне, как прятать таблетки за щекой, чтобы потом в туалете выплюнуть.

Берешь эти таблетки с таким чувством, как будто обманываешь.

Доброго отношения я не заслужила и не заслуживаю, если подумать о том, что по моей вине случилось с Дэниелом перед тем, как я сдала тебя.

– Как ты себя чувствуешь после увеличения вечерней дозировки? – спрашивает Майк.

Я отвечаю, что чувствую себя вялой в школе, особенно с утра.

– Вот как? Это нехорошо, надо ему сообщить, сейчас сделаю пометку, чтобы не забыть завтра, когда буду звонить. После окончания процесса мы проведем полное обследование.

Майк добросовестно выдает мне таблетки. Только не проверяет, принимаю ли я их. Носок, битком набитый таблетками, лежит в верхнем ящике. Он открывает свой ежедневник, делает в нем запись, потом садится на стул напротив меня.

– Готова? – спрашивает он.

– Не совсем.

– Это очень важная работа, Милли. Есть части твоей личности, доступ к которым мы должны найти, чтобы ты обрела способность двигаться дальше. Например, несколько дней назад во время сеанса ты пережила ночной эпизод в подвале, который связан с чувством вины. Ты обвиняешь себя в чем-то, что совершила, но это не твоя вина.

Страх поднимается снизу живота, подкатывает к горлу.

– Тебе нужно встретиться с этими чувствами, тебе нужно убедиться в том, что твоя мать больше не в состоянии управлять тобой.

Вчера Майк сказал – он знает, что делает, он этим давно занимается. Почему же он не видит струн, которые до сих пор натянуты между мной и тобой? Почему не видит, что происходит?

– Давай перейдем к релаксации, а в конце еще поговорим.

Он велит мне представить мой безопасный уголок, но я вижу только лица призраков, которые клубятся передо мной. Сигарету, которую ты с наслаждением выкуриваешь после. Маленькие призраки налетают на меня. Они не знают покоя, им не нравится то место, куда они попали.

Куда их заманили.

– Расскажи, что ты слышишь, – говорит Майк.

– Кто-то зовет на помощь.

– Кто это?

– Он находится в комнате напротив моей.

– Ты сходила, посмотрела, кто это?

– Я знаю, кто это. Я узнала его голос, но дверь заперта, я не могу попасть к нему.

– Ты не обязана, Милли.

– Утром он плакал, звал маму, но дверь была по-прежнему заперта, и я снова не смогла спасти его. Потом мы вышли из дома, она везла меня в школу и все время напевала.

– Что она пела?

– Зеленая лаванда, дилли-дилли, синяя лаванда. ЕСЛИ ЛЮБИШЬ МЕНЯ, ПОЛЮБЛЮ Я ТЕБЯ. ТЫ ВЕДЬ ЛЮБИШЬ МЕНЯ, ЭННИ, ПРАВДА?

– Я тоже там была, Майк.

– Где, Милли?

Я открываю глаза. Он наклоняется вперед, в мою сторону.

– Ты сказала, что тоже там была. Где, Милли? Я закусываю язык. Во рту становится солоно и тепло, это кровь.

– Ты сделала все, что могла, Милли. Все, что могла в тех обстоятельствах. Тебе, наверное, особенно тяжело вспоминать о Дэниеле.

– Почему вы думаете, что я вспоминала о нем?

– Ты узнала его голос. Больше ни с кем ты не была знакома раньше.

– Но это не значит, что мне безразличны все другие дети, которых она похитила.

– Знаю, я и не сказал, что они тебе безразличны. Но наверняка тебе было гораздо больнее узнать, что она похитила Дэниела, ты ведь много общалась с ним в приюте.

– Я не хочу говорить об этом.

– Но это необходимо. Тебе придется, если тебя вызовут в суд.

– В суде я смогу.

– Почему бы не попробовать сейчас?

– У меня такое чувство, что вы на меня давите. Я не готова.

– Я просто хочу, чтобы ты понимала – не надо меня бояться, ты можешь мне полностью доверять, рассказать все. Я здесь для этого.

Я говорю, что все понимаю, но что устала и больше не могу.

Он откидывается на спинку стула, кивает, говорит – хорошо, давай отложим этот разговор.

Я читаю до полуночи, до изнеможения, но сон все равно не приходит. Я хочу, чтобы меня кто-то убаюкал, успокоил. Твои прикосновения причиняли боль, но без прикосновений еще больнее. Я вылезаю из кровати, открываю балконную дверь, распахиваю пошире. Холодный воздух врывается в комнату, тело радостно откликается на него дрожью и мурашками. Всей моей истосковавшейся кожей.

Я сижу на стуле перед мольбертом, который купили мне Майк и Саския. Еще одно проявление их доброты, и так каждый день. Уже поздно, два часа ночи. Ночной воздух окутывает меня, ноги подрагивают. Мне нравится шорох угля по бумаге. Пятна, разводы, красоте нет места на холоде. Почерневшие кончики пальцев подсказывают мне, что происходит. Совершается. Я раскачиваюсь на стуле, пока рисую, вперед-назад. Закрываю глаза на мгновение, крепче сжимаю уголь. Ветер через балконную дверь добирается до меня, покусывает мою грудь. Соски напрягаются, твердеют.

Я раскачиваюсь на стуле.

Вправо-влево. По кругу. Мне нравится прикосновение дерева сквозь трусы, в промежности становится горячо, приятный контраст с остальным, замерзшим телом. Я сильнее прижимаю.

Тело к стулу.

Уголь к бумаге.

Он ломается.

Рисую, тело внизу пульсирует, на колени сыплется черная пыль.

Утром рассматриваю лист, приколотый к мольберту. Снова ты. Снимаю его, сворачиваю в трубочку, прячу в выдвижной ящик под кроватью.

Последние дни мне не очень. Повторяется один и тот же сон: я стою на возвышении, открываю рот, но вместо слов из него с визгом вылетает стая летучих мышей. Они визжат правду. Жуткий стыд от того, что всем теперь известно, что я позволяла тебе проделывать со мной. Что я позволяла тебе проделывать с ними. Сегодня утром я проснулась, задыхаясь, как в игре с подушкой, в которую ты любила играть.

Морган все выходные не отвечала на мои сообщения. Иногда она помогает своему дяде, и я предполагаю, что она, наверное, поэтому не отвечает, но все равно не могу отделаться от мысли – что будет, если она узнает правду обо мне. Поймет ли она, захочет ли и дальше дружить со мной. Я подумала, может, рассказать ей все. Ближе ее у меня никого нет, а нести свое бремя в одиночку иногда невмоготу. Необходимо поделиться, почувствовать себя обычным человеком. Но я не уверена, что она сохранит тайну, и боюсь, что родители похищенных тобой детей начнут охотиться за мной, потому что до тебя им не добраться. Ребенок за ребенка.