Ширли Джексон - Призрак дома на холме. Мы живем в замке [litres]

– Вот, – сказала она, поднося стакан к губам Элинор. – Пей.

Элинор пила, не чувствуя согревающего тепла, и думала: мы в центре циклона. Уже скоро. Люк бережно понес бренди доктору, и Элинор, видя глазами, но не регистрируя мозгом, смотрела, как стакан выпал из пальцев Люка, когда дверь бесшумно заходила ходуном. Люк оттащил доктора назад. Дверь дрожала под неслышными ударами; казалось, сейчас она сорвется с петель и рухнет на пол, оставив их без защиты. Доктор с Люком пятились, бессильные этому помешать.

– Оно не войдет, – снова и снова твердила Теодора, не сводя глаз с двери, – не войдет, не пускайте его, оно не войдет…

Дверь перестала дрожать, теперь поворачивалась ручка, словно кто-то ее оглаживает, пробует по-свойски, ласково, а когда и это не помогло, начались охлопывания и ощупывания дверной рамы, словно вкрадчивая просьба; впусти, впусти.

– Оно знает, что мы здесь, – шепнула Элинор, и Люк, обернувшись через плечо, яростно прижал палец к губам.

Как холодно, по-детски думала Элинор, я теперь уже никогда не засну из-за этого шума, раздающегося в моей голове; как другие могут его слышать, если он исходит из моей головы? Я дюйм за дюймом растворяюсь в доме, сыплюсь потихоньку, потому что меня расшатывает шум изнутри, а они-то чего боятся?

Элинор слышала отстраненно, что стук начался снова, всезаполняющий металлический грохот прокатывался через нее волнами; она прижала ледяные руки к лицу, проверяя, на месте ли оно, и подумала: все, больше не могу, мне невозможно холодно.

– Возле детской, – отчетливо донесся сквозь гул севший голос Люка. – Возле детской. Нет.

Он схватил за локоть шагнувшего к двери доктора.

– Чистейшая любовь, – истерически выговорила Теодора и снова захихикала.

– Если они не откроют двери… – сказал Люк доктору. Тот стоял, припав ухом к двери, а Люк крепко держал его за локоть.

А сейчас мы услышим новый звук, подумала Элинор, прислушиваясь к тому, что происходит у нее в голове, – он меняется. Удары стихли, словно не добившись своего, и что-то быстро прошуршало по коридору туда-обратно, словно там с невероятным терпением прохаживался какой-то зверь, чутко ловя шорохи за дверями, затем вновь раздалось памятное Элинор бормотание; это я бубню? – успела удивиться она, и тут же из-за двери донесся тоненький издевательский смех.

– Фи-фа-фо-фам, – вполголоса произнесла Теодора, и смех стал громче, перешел в ор; это у меня в голове, подумала Элинор, прижимая руки к лицу, это у меня в голове и сейчас вырвется, вырвется, вырвется…

Весь дом задрожал в ознобе, шторы хлопали по окнам, мебель качалась, шум в вестибюле стал таким громким, что бил в стены, в коридоре со звоном бьющегося стекла падали картины и, кажется, вылетали окна. Люк с доктором налегли на дверь, словно удерживая ее, а пол ходил у них под ногами. Мы плывем, мы плывем, думала Элинор, и до нее издалека донеслись слова Теодоры: «Дом рушится». В них не было уже ни волнения, ни страха. Вцепившись в кровать, измочаленная, выжатая, Элинор уронила голову, зажмурилась, закусила от холода губу и почувствовала тошнотворную пустоту под ложечкой, когда комната ухнула вниз, потом выровнялась и медленно начала поворачиваться. «Боже милостивый», – выговорила Теодора в миле от нее, а Люк поймал доктора и поставил его прямо.

– Вы там как? – крикнул Люк. Он уперся спиной в дверь и держал доктора за плечи. – Тео, ты как?

– Держусь, – ответила Теодора. – Про Нелл не знаю.

– Не давай ей замерзнуть, – произнес Люк далеко-далеко. – Худшее впереди.

Голос отдалялся. Элинор по-прежнему видела и слышала Люка: он все так же был в комнате вместе с доктором и Теодорой, но в той подвижной тьме, сквозь которую она бесконечно падала, реальными оставались только ее побелевшие руки на кроватном столбике; она видела их, очень маленькие, видела, как они сжались еще крепче, когда кровать встала под углом, стена накренилась, а дверь уехала вбок. Где-то с грохотом обрушилось что-то высокое, наверное башня. А я-то была уверена, что она простоит еще много лет, подумала Элинор, нам конец, конец, дом себя крушит. Смех не умолкал, тоненький, безумный, с шалыми переливами, и она подумала: нет, для меня кончено. Я не вынесу больше, я откажусь от своего «я», отрекусь, добровольно отдам то, чего и не хотела вовсе; пусть забирает все, что ему от меня нужно.

– Иду, – сказала она вслух – как выяснилось, Теодоре.

Комната была совершенно тиха, из-за неподвижных штор проглядывал рассвет. Люк сидел на стуле у окна, лицо у него было в ссадинах, рубашка порвана, и он по-прежнему пил бренди. Доктор сидел на другом стуле, умытый, аккуратно причесанный, собранный. Теодора, склонившаяся над Элинор, сказала: «Все в порядке». Элинор села и встряхнула головой. Дом, тихий и сосредоточенный, выстроился вокруг нее. Все было на своих местах.

– Как… – начала Элинор, и все трое рассмеялись.

– Новый день, – ответил доктор, и, несмотря на приглаженный вид, голос его прозвучал глухо. – И новая ночь.

– Как я уже пытался сказать, – заметил Люк, – жизнь в доме с привидениями извращает чувство юмора. У меня вовсе не было намерения отпускать запретный каламбур, – пояснил он Теодоре.

– Как… как они? – спросила Элинор. Слова казались чужими, язык ворочался с трудом.

– Оба спят сном праведника, – сказал доктор. – Вообще-то, – добавил он, по всей видимости продолжая разговор, начатый, пока Элинор спала, – я не считаю, что эту бурю вызвала моя жена, хотя признаюсь, что еще одно упоминание про чистейшую любовь…

– Что это было? – спросила Элинор и подумала: наверное, я всю ночь стискивала зубы, судя по тому, как затекли челюсти.

– Хилл-хаус пустился в пляс, – ответила Теодора, – и прихватил нас с собой. По крайней мере, я думаю, что он плясал, хотя, может быть, просто ходил на голове.

– Почти девять, – произнес доктор. – Как только Элинор будет готова…

– Идем, крошка, – сказала Теодора. – Тео тебя умоет и причешет к завтраку.

– Кто-нибудь им сказал, что миссис Дадли убирает со стола в десять? – поинтересовалась Теодора, вопросительно заглядывая в кофейник.

Доктор замялся.

– Не хочется будить их после такой ночи.

– Но миссис Дадли убирает в десять.

– Они идут, – сказала Элинор, – я слышу их на лестнице.

Я все слышу, что происходит в доме, хотелось добавить ей.

Тут и остальные различили недовольный голос миссис Монтегю.

– Боже мой, они не могут отыскать столовую, – сообразил Люк и бросился открывать дверь.

– … ак следует проветрить. – Голос миссис Монтегю ворвался в комнату за секунду до нее самой. Она похлопала доктора по плечу, кивнула остальным и уселась за стол. – Должна сказать, – начала она без предисловий, – что нас могли бы позвать к завтраку. Все, конечно, остыло? Кофе сносный?