Ширли Джексон - Призрак дома на холме. Мы живем в замке [litres]

– До свидания, мисс Блеквуд. – Даже не обернувшись, он влез в машину и взял с места в карьер – к воротам и на шоссе. Я заперла парадные двери и подошла к лестнице.

– Констанция, – окликнула я.

– Иду, – отозвалась она сверху. – Иду, Маркиса.

К середине дня дяде Джулиану стало лучше, он сидел на припеке в полудреме, сложив руки на коленях. Я лежала рядышком на мраморной скамейке – маминой любимой, а Констанция сидела на корточках и возилась по локоть в черной земле, будто сама проросла из этой земли; она месила и месила грязь – глубоко, у самых корней.

– Было чудесное утро, – мерно говорил дядя Джулиан. – Чудесное солнечное утро, никто из них и не подозревал, что утро это – последнее. Она спустилась вниз первой – моя племянница Констанция. Проснувшись, я услыхал, как она ходит по кухне; я тогда спал наверху, мог еще взобраться по лестнице, у нас с женой была спальня наверху; я тоже тогда подумал: «Чудесное утро»; мне и невдомек было, что оно последнее. Потом я услышал племянника, нет – сперва брата, брат спустился вниз вслед за Констанцией. Он насвистывал. Констанция?

– Что?

– Что он всегда насвистывал, причем жутко врал?

Констанция задумалась, по-прежнему копаясь в земле, и тихонько напела. Я узнала и содрогнулась.

– Ах да, конечно. У меня с музыкальным слухом всю жизнь плоховато: что люди говорят, что делают, как выглядят – помню, а что поют – убей Бог, не помню. Итак, брат протопал следом за Констанцией, ему и дела нет, что всех перебудит, что я мог бы еще поспать; я, впрочем, в это время уже не спал. – Дядя Джулиан вздохнул и с любопытством обвел взглядом сад. – А он и не ведал, что это его последнее утро. Знай он свою судьбу – вел бы себя потише. Они там внизу разговаривали с Констанцией, и я сказал жене: «Вставай да одевайся, мы живем в семье брата, и следует всячески выказывать им нашу приязнь; одевайся и иди на кухню к Констанции». Жена так и сделала – наши жены всегда были нам послушны; впрочем, невестка моя в то утро нежилась в постели – возможно, ей было небесное знамение, и она решила отоспаться здесь, на грешной земле. Теперь уже голоса всех троих – брата, Констанции и Дороти – доносились с кухни. Потом и мальчик спустился, и я принялся одеваться. Констанция?

– Что, дядя Джулиан?

– Знаешь, я тогда еще сам одевался – вплоть до последнего дня. Я ходил сам, и одевался сам, и ел, и ничего у меня не болело. И спал я тогда глубоко, как спят крепкие мужчины. Я был уже не молод, но крепок, спал хорошо и сам одевался.

– Накрыть тебе ноги пледом?

– Нет, дорогая, спасибо. Ты всегда была мне хорошей племянницей, хотя есть некоторые основания считать тебя неблагодарной дочерью. Невестка спустилась на кухню прежде меня. На завтрак были оладьи, маленькие тоненькие оладушки; брат съел яичницу из двух яиц, а моя жена налегала на колбасу, хотя я ее аппетитов не поощрял – ведь мы жили в семье у брата. Она ела домашнюю колбасу, приготовленную Констанцией. Констанция?

– Что, дядя Джулиан?

– Знай я тогда, что это ее последний завтрак, не сердился бы за колбасу. Удивительное дело: никто – ну никто! – и думать не думал, что завтрак последний, они бы тогда, наверное, тоже для нее колбасы не пожалели. Брат всегда следил: что и сколько съели мы с женой, и порой отпускал замечания; он был справедливым человеком и еды не жалел, если ели в меру. Констанция, он в то утро смотрел, как моя жена ест колбасу. Поверь, мы его не объедали! Сам-то он ел и оладьи, и яичницу, и колбасу, но я чувствовал, что он вот-вот сделает Дороти замечание. Зато мальчишка уплетал – аж за ушами трещало. Этот последний завтрак был исключительно хорош, приятно вспомнить.

– Дядя Джулиан, хочешь, я тебе на той неделе сделаю колбасу? Ведь от кусочка домашней колбасы хуже не будет.

– Брат нам еды не жалел, если ели в меру. Моя жена помогала мыть посуду.

– Я была ей очень благодарна.

– Она могла бы помогать и больше, думаю я теперь, задним числом. Впрочем, она развлекала еще мою невестку и чистила одежду, но брат-то наверняка считал, что Дороти могла бы помогать больше. Брат после завтрака отправился по делам.

– Он затеял виноградные беседки, пошел договариваться.

– Жалко – не успел, ели бы сейчас собственный виноградный джем. Стоило ему уйти – у меня развязался язык; помнится, все утро я веселил дам, мы перешли сюда, в сад. Говорили о музыке, моя жена была очень музыкальна, хотя нигде не училась. А у невестки было чудесное туше – это все непременно отмечали, – по вечерам она обычно играла. Но в тот вечер уже не пришлось. В тот вечер она играть уже не смогла. А утром мы еще полагали, что она сыграет нам вечером. Констанция, ты помнишь, как я всех веселил в то утро?

– Я полола овощи, – сказала Констанция. – Но слышала, что все смеялись.

– Я был в ударе, даже вспомнить приятно. – Он немного помолчал: сцеплял и расцеплял руки на коленях. Я хотела быть к нему добрее, но сцеплять вместо него руки не могла, а больше ему ничего не требовалось, поэтому я просто тихонько лежала и слушала. Констанция хмурилась, уставясь на зеленый лист; на лужайку набегали легкие тени облаков.

– Мальчик куда-то делся, – произнес наконец дядя Джулиан по-старчески печально. – Мальчик куда-то делся, он что – пошел тогда ловить рыбу?

– Он влез на каштан.

– Ах да, помню. Я все отчетливо помню, дорогая, и у меня все записано. Это было последнее утро, и ничто не должно стереться из памяти. Он полез на каштан и кричал нам оттуда, с самой верхушки, и бросал сверху прутики, – наконец невестка не выдержала и отругала его. Прутики застревали у нас в волосах, безобразие! Моей жене это тоже не нравилось, но она бы и рта никогда не открыла. Полагаю, моя жена вела себя с твоей матерью корректно, Констанция. Будь это не так, я был бы крайне огорчен – ведь мы жили у брата и ели его хлеб. Брат вернулся к обеду.

– Я подала на обед гренки с сыром, – сказала Констанция. – Провозилась на огороде целое утро, и пришлось состряпать обед на скорую руку.

– Да, они ели гренки с сыром. До сих пор удивляюсь, отчего мышьяк не подложили в гренки. Интереснейшая деталь, в книге я ее всячески подчеркну. Отчего мышьяк не подложили в гренки? Ну прожили б они на несколько часов меньше, зато смерть настигла б их наверняка, безошибочно. Констанция, я не люблю лишь одно блюдо из тех, что ты готовишь, – гренки с сыром. Я их всю жизнь терпеть не мог.

– Знаю, дядя. И я тебе никогда их не делаю.

– А вот мышьяку там – самое место. Я, помнится, ел салат. А на десерт был яблочный пудинг – остатки со вчерашнего дня.

– Солнце уже садится, – Констанция поднялась и отряхнула руки. – Пойдем-ка в дом, а то замерзнешь.

– Констанция, мышьяку в гренках самое место. Странно, что в свое время на это никто не указал. Мышьяк, как ты знаешь, безвкусен – не то что гренки с сыром. Куда ты меня везешь?