Франк Тилье - Головокружение

Такими мыслями я обычно делился с тобой либо в письмах, либо по телефону. Я всегда описывал важные моменты нашей жизни. Когда мое сердце, выбирая между скалами и тобой, выбрало тебя. Мне всегда удавалось ловко уходить от диалога, и это качество я, несомненно, унаследовал от отца. Знаешь, дорогая, слова любви постоянно жгут мне губы, но они как волны, которые гаснут, подкатывая к пляжу. Не могу понять, почему в свои пятьдесят лет я боюсь выговорить «я люблю тебя», не утонув в твоих глазах. Я пишу тебе «дорогая», но никогда этого не говорил, я пишу «милая Франсуаза», а в жизни говорю просто «Франсуаза», как будто слова тоже надо экономить.

Милая Франсуаза, мне очень скоро понадобится твоя помощь в отношении Клэр. Ей еще нет двадцати, но нам с тобой обоим надо с ней поговорить. Надо рассказать ей правду о ее прошлом по мере наших возможностей. А я трушу, и мне снова не хватает мужества. Ты ведь поможешь мне, моя Франсуаза?

И еще одно, что я хотел бы тебе сказать. Ты часто спрашивала, зачем я полез в горы. Понимаешь, большие трудности порой заслоняют собой мелкие. В какой-то момент нашей жизни мы все штурмуем Эверест. Мать, когда дает жизнь новому человеку, молодая пара, когда потуже затягивает пояса, чтобы купить дом… Трудно судить, что проще. Строить свою жизнь в вертикальной плоскости, как это делал я долгие годы, – всего лишь средство убежать от мучений, которые меня преследовали всю мою юность, и надежда, что во мне произойдут перемены.

В следующий раз я расскажу тебе правду о своем прошлом, притом лично, а не на бумаге.

Со всей моей любовью,

Я прижал к груди письмо и посмотрел в глаза Поку:

– Где ты это нашел? Говори, где ты это нашел?!

А этот дурачок в ответ облизал мне пальцы. Я быстро собрал обрывки бумаги и засунул в карман. Мне хотелось умереть на месте. Мерзавец подобрался к моей жене, проник к ней в больничную палату. Он стащил письмо, принес его сюда и спрятал. Видно, рассчитывал, что рано или поздно я его найду. А если Фарид действительно что-то выбросил в пропасть? И выронил это письмо, блуждая в темноте? Я незаметно взглянул на араба. Он съежился и дрожал от холода. Снова склонившись к собачьему уху, я тихонько спросил:

– В подземелье еще кто-то есть? И он прячется? Скажи, мой пес…

Я выпрямился и обшарил глазами все темные углы. Прямо передо мной луч налобника освещал поверхность ледника. И я решительным шагом направился к маячившему там силуэту Мишеля. В прошлый раз пришлось оставить горелку Фариду, но теперь пришло время принимать жесткие меры. Мы уже не живем, а выживаем. У меня ослабли и перестали слушаться ноги. Они заметно отяжелели, мышцы то и дело сводило, особенно при ходьбе. Фарид прав: я самый крепкий, но без горючего даже полноприводной автомобиль не сдвинется с места. Случилось то, чего я опасался: мой внутренний источник энергии иссяк. Не победив меня морально, «Истина» прибегла к гораздо более пагубному средству: истощить физически.

Стоя перед ледяной завесой, Мишель дымился, как тарелка с кашей. От его свитера, от шеи, сквозь дырочки в маске и даже от ботинок шел пар. Вооружившись острым камнем, которым я делал зарубки в календаре, он с каким-то остервенением откалывал куски льда. Заметив меня, он не оставил работы:

– Я вижу… вы снова… в строю.

Мишель запыхался. Он топтал ногами отколотые куски льда, превращая его в крошку, чтобы набить кастрюлю. Я крепко схватил его за запястье:

– Для чего вы затеяли эту игру?

– Я выдалбливаю холодильник… для нашего трупа… тут для этого… есть все необходимое…

– Я не об этом. Я о наших припасах. Апельсин, водка, газ.

Он резким движением высвободил руку и продолжил долбить лед.

– Наши… припасы? Не беспокойтесь… Я их… спрятал… в надежном месте… В леднике… Что галерея, что ледник… одно и то же…

Стянув мокрые рукавицы, Мишель принялся засовывать безымянный палец в дырочки на маске. Пальцы у него были красные. От крови.

– Пот щиплет… Эта чертова мерзость… Маска… Честное слово, я бы, наверное, в огонь бросился… только… ради удовольствия… поглядеть, как она… плавится.

И он начал чесаться, словно его атаковал целый рой невидимых мух. Потом указал на ледяную стенку:

– Вы заметили… там, в глубине… какое-то пятно? Как по-вашему… что это такое? Дырка? А если это… то, что Фарид… искал прошлой ночью?

– Слой льда очень толстый, а света мало, поэтому ничего не видно. Но это, несомненно, осколок скалы, вмерзшей в лед, больше быть нечему…

Я снова взял его за руку:

– У вас кровь на руках. Если не ошибаюсь, не ваша?

Он повернул перед собой руки ладонями вверх. Пальцы у него дрожали, изо рта пахло перегаром. Наверное, надо было ему сказать, что, вопреки всеобщему убеждению, в больших дозах алкоголь действует как токсин, уменьшая способность противостоять холоду. Добрых секунд двадцать Мишель стоял не двигаясь, все так же держа перед собой ладони.

– Повторяю: кровь не ваша?

Он покачал головой:

– Пустяки… Ведь мы рождаемся с кровью матери на руках… когда выходим из чрева, ведь так? И ступать ногами по крови и по внутренностям – одна из сторон… жизни. Это все равно что вернуться… к истокам…

Он нес какую-то околесицу и был явно не в себе. Что пользы заговаривать с ним сейчас о письме?

– Я вот думаю о своей жене… Я знаю, что с ней все в порядке… Что с ней ничего не случилось…

– Вы должны немедленно вернуть все припасы в палатку.

– Э, нет… так я уверен, что вы оба не сделаете мне какой-нибудь подлянки исподтишка. Я видел, как вы переглядывались… Слышал, как вы переговаривались шепотом… Прислушайтесь, вы слышите? Шушуканье… все время кто-то шушукается. У вас… против меня… заговор.

– Да что за ерунда! Просто у нас у всех начинаются галлюцинации. Надо заставить себя понять, что это всего лишь галлюцинации.

Мишель вдруг наклонился, набил себе рот колотым льдом и принялся жевать. Ведь заболеет. Лед хрустел у него на зубах. Проглотив ледяную кашу, он быстро обернулся и уставился в темноту, будто что-то там увидел. Я проследил за его взглядом, но ничего не разглядел.

– Вы кого-то увидели? – спросил я. – Чей-то силуэт? А может, животное?

Он облизал себе пальцы.

– Я спрятал все наши припасы за красную линию… Гениально она придумана, эта красная линия… Не находите? И газ в надежном месте, в галерее. От перерасхода и вообще… Я буду приносить по мере… надобности… чтобы вскипятить воду. Но если… вы что-нибудь замыслите против меня… тогда…

– Да никто не собирался против вас замышлять.

– Вы-то нет, вы не замыслите. А вот араб – этот да. Он точно заговорщик, у него дурной глаз. Не знаю, какую игру он затеял, но я его выведу на чистую воду.