Франк Тилье - Головокружение

– Там что-то было… какой-то зверь…

– Зверь? Вы что, бредите?

Я снова посветил лучом фонаря. Ничего. По спине у меня пробежал ледяной холодок.

– Ладно, пошли…

Мишель на миг насторожился, вслед за мной осматривая потолок:

– Отсюда надо выбираться.

Мы подошли к обрыву. Любой обрыв и все, что хоть вблизи, хоть издали напоминает трещину или расселину, меня вообще пугает. А тут была просто дыра в преисподнюю, и в придачу сверху, грозя затянуть нас в эту дыру, дул демонический ветер. Мне стало не по себе, ноги задрожали. Лицо обдало холодом. На ощупь стенка расселины оказалась очень скользкой, края наверняка известковые. Я ощутил на запястье железный браслет и вдруг представил, как повисну между небом и землей, прикованный за руку, с болтающимися в пустоте ногами. Я брыкаюсь и кричу, а надо мной нависает железная маска и пытается меня поднять только силой рук. Он пыхтит и задыхается, но не может больше, ему обжигает руки, и он выпускает цепь, и она не выдерживает… Ужасный крик взорвал мне череп, перед глазами замелькали вспышки ослепительного света. Это кричал Макс Бек, голос его тонул в вихрях снега, а борода покрылась инеем.

И он сорвался в пропасть.

Голова у меня закружилась, ноги ослабели, и я рухнул, задыхаясь.

А дальше наступила чернота.

– Ты как?

Голос прозвучал гулко. На потолке плясали тени. Устало пыхтела горелка перед палаткой. Я приподнялся на локтях с ощущением, что проглотил целый мешок песка.

– Это что еще…

Надо мной склонился Фарид, его дыхание отдавало характерным «голодным» запахом. Он повернулся на бок и склонился над ящиком.

– Похоже, ты потерял сознание, и этот притащил тебя сюда.

Полотнища входа в палатку были закатаны и подвязаны. Вдали, возле ледника, маячил еще один огонек: фонарь на каске.

– Я выставил горелку наружу. Ты прав, на ткани скапливается слишком много влаги, мне пришлось вытирать палатку полотенцем. И потом, не хочется, чтобы все время было темно, понимаешь? Мне тогда кажется, что я умер. Погляди, у меня уже пальцы стали как лед. Даже в перчатках их надо все время согревать. Если позволишь, я снова заберу твое имущество.

Он стащил с меня перчатки, которые, наверное, решил вернуть, пока я был без сознания, и натянул их на руки.

– Я много возился с замком, но лучше вдвоем, чтобы без остановок. Один крутит колесики, другой дергает дужку. Я дошел только до тысяча сто шестьдесят седьмой комбинации, представляешь? Очень холодно, просто кости трескаются.

Я ощупал голову:

– Со мной прежде никогда такого не бывало, чтобы ни с того ни с сего потерять сознание. Сколько времени я пробыл в отключке?

– Да немало. Я уж волновался, что ты вообще не перестанешь пыхтеть, как авиационная турбина, и при этом непрерывно болтать.

– Я что, разговаривал?

Он кивнул:

– Ты меня очень удивил. Похоже, тебя одолевали отвратительные кошмары. Тебя что, отец в детстве бил?

У меня сжались челюсти.

– С чего ты решил? Что я там такое болтал?

– Да ничего. Просто я за это время успел выкурить две или три сигареты и раз четыреста перекрутить колесики замка. К тому же зажечь сигарету становится все труднее.

Он достал вторую, и последнюю, пачку и небрежно вытащил сигарету:

– Гляди, они совсем отсырели. И проигрыватель не работает. Слишком сыро. Ни музыки, ни сигарет. И что мне тогда делать, спрашивается?

Он шмыгнул носом, заткнув одну ноздрю. В горле у него слышались хрипы, не предвещавшие ничего хорошего.

– Так что с тобой случилось?

Я помотал головой:

– Не знаю. Похоже на гипогликемию. Мушки в глазах, а потом – ничего.

– Не ты ли считался из нас самым выносливым?

– Прежде всего, я самый старший. И потом, горы, экстрим – это было давно.

Я присмотрелся к его нижней губе: она сильно распухла. Ощупать ее он не дал: отпихнул мою руку.

– Тоже мне мамочка нашлась… Ничего, бывало и хуже.

Он кивнул куда-то в угол и потер руками плечи:

– Видал?

Я посмотрел туда, куда он показывал, и у меня сжалось сердце. Угол, где находились последний апельсин, две бутылки водки, кастрюля и запас газа, был пуст. Остались только тарелки, Желанный Гость под стаканом и опрокинутый газовый баллончик. Я его осторожно встряхнул, все еще не веря.

– Пустой, – сказал Фарид. – Эта свинья в маске решила позабавиться с нашими жизнями. Спер все наши припасы и делает с ними, что ему заблагорассудится. Его надо контролировать.

Юный араб уселся, подтянув колени к подбородку, и обнял себя руками.

– Теперь он расхаживает только с заряженным револьвером. Когда он все спер, он уже наставлял пушку на меня, потому что я хотел ему помешать. Клянусь… я уже решил, что он меня грохнет. Слышал бы ты его голос. В меня никто никогда не целился. И я уверен, что под маской он улыбался. Убийца – это он. Ясное дело, он. По неизвестной причине он укокошил того типа с татуировкой. Говорю тебе, у этого парня крыша поехала. Сначала он видел, как я делаю то, чего я не делал. И еще – я несколько раз слышал, как он разговаривал сам с собой. А теперь эта кража. Потому что это настоящая кража.

Я посмотрел ему в лицо и не увидел ничего, кроме отчаяния растерянного мальчишки.

– Скажи мне, что ты ничего не бросал в пропасть.

Он снял перчатку с правой руки и приложил к сердцу ладонь, держа два пальца в виде буквы «V»:

– Я правоверный мусульманин. Клянусь матерью… Пакет там уже лежал. Ну, теперь ты мне веришь?

– Очень хотелось бы.

Я обернулся, ища глазами собаку. Пок куда-то пропал. Быстро вскочив, я бросился ко входу в палатку. Голова все еще кружилась.

– Покхара! Пок!

Мой пес развалился в сторонке на земле, в природной нише, как в конуре. Он поднял морду, смерил меня безразличным взглядом и продолжил свое занятие. Я сощурился и подошел поближе. Пес выгрызал шерсть у себя на лапах; на них уже розовели участки голой кожи.

– Пок! Ты зачем это делаешь?

Он зарычал, не глядя на меня. Правое ухо встало торчком, хвост распушился, губа задрожала. Это явно был сигнал: не подходи, держись на расстоянии. Такого поведения я за ним не замечал с того дня, как его избили. Он тоже был обречен и тем самым показывал нам, до какой степени мы сами сбились с пути.