Франк Тилье - Головокружение

– Если уж так должно случиться…

Я указал на острый камень:

– Ты мне его оставишь?

Он раскрыл ладонь и посмотрел на обломок скалы, который позволил нам делать уйму вещей: есть, пить, резать мясо… А теперь вот… и умереть…

– Можешь на меня рассчитывать.

Он крепко, до крови, сжал камень в кулаке.

– Мы оба, и ты и я, натворили дел. Но нельзя мешать человеку умереть, как он хочет. Достойно, не обоссавшись…

– Спасибо…

Он застыл, уставившись в землю:

– Фарид умер, потому что сделал нам зло. Он сделал зло нам обоим, Жонатан.

Он схватил меня и поставил на ноги:

– Давай за работу. Надо действовать как можно быстрее и постараться добраться до темного пятна. Становись напротив ледника, а я погашу свет. Будем его зажигать каждые полчаса, чтобы посмотреть, насколько мы продвинулись.

Он поставил горелку рядом с прозрачной стеной. Я подошел, держась рукой за нос и утирая кровь рукавом куртки. Правая ноздря распухла, – видимо, удар сместил перегородку. Стиснув зубы от боли, я ощупал нос. Так и есть, хрящ ушел направо, это всегда бывало, стоило мне удариться носом. Я хорошо знал, какую боль мне сейчас предстоит вытерпеть. А может, не надо вправлять перегородку? Чего ради? И однако, я плотно сжал нос пальцами, как тисками, и рванул налево. Раздался хруст, и я повалился на землю, громко вскрикнув. Снова, но уже в последний раз, хлынула кровь.

Я потянул воздух носом, теперь ничто не мешало дышать.

Мишель загасил горелку.

Он остервенело колошматил по льду острым камнем, а я поднял цепь и вслепую принялся долбить ею. Нос на каждое движение отзывался болью, меня сгибало пополам, но чем больнее было, тем быстрее я колотил. Мелкие ледышки отлетали мне в рот, и я их разжевывал. Было больно, отовсюду наступал холод. Я уже не видел ни Мишеля, ни Фарида, ни Клэр, ни Франсуазы. Только себя и свое отражение в зеркале льда и страдания. Одни и те же движения, одно и то же мигание света: зажегся, погас, опять зажегся, опять погас. Проходили часы. И тут Мишель схватил меня поперек живота и оттащил в сторону:

– Погоди пару минут. По-моему, уже можно что-то различить. Надо только чуть отполировать лед. Делай, как я.

Он снял рукавицы и, как тряпкой, стал мелкими кружками натирать ими лед. Уперев локти в колени, я снова задышал ртом. Мы изрядно вгрызлись в лед и прорубили нишу сантиметров сорок глубиной, в метр шириной и в метр высотой. Теперь я понимал, как действовал наш мучитель. Он пилой распилил ледяную стену на десятки блоков, засунул в нишу «объект», а потом опять заложил кусками льда. При сильной влажности блоки быстро смерзлись, а стыки производили впечатление природных трещин.

Поверхность, в которую мы врубались, была мутным нагромождением ледяных кусков, но постепенно становилась все прозрачнее. Мишель как можно ближе поднес к ней горелку. То, что казалось нам черным пятном, в ходе работы все больше проступало сквозь лед и прояснялось. Уже обозначились выпуклости и линии формы… И тут сердце мое отчаянно забилось.

Меня охватил панический ужас.

Я выхватил горелку из рук Мишеля и поднес ее к самой ледяной стенке:

– Ты видишь то же, что и я?

– Похоже на тело. На скрюченное тело. Но Фарид говорил…

Меня затошнило. Мишель встряхнул баллон с пропаном:

– Газ действительно на исходе. Надо заканчивать работу, а потом… а потом, Жо, я…

Я отступил на два шага, размахнулся цепью и ударил изо всех сил. Цепь как молния пронеслась, едва не задев Мишеля, и врезалась в лед. Человек в железной маске вскрикнул и отскочил. А я все молотил и молотил. Меня захлестывало волнами какого-то нехорошего возбуждения, и это придавало силы усталым мускулам, заставляло работать за пределами возможного. Я чувствовал, что за время нашего подземного заточения прошел все ступени лестницы, ведущей к ужасу всех ужасов. И каждая ступень приближала меня к вершине черной башни, где вечно кружатся вихри и где кричат в этих вихрях души, не находя покоя. И эта проклятая башня гораздо опаснее Эвереста, наверху меня ждет место, где невозможно умереть спокойно.

Сантиметр сдавался за сантиметром. Пять, десять… Мишель куда-то ушел и вернулся с едой. Мы зажгли горелку, согрели воду и еду и принялись есть руками здесь же, рядом с ледником. Я одолевал свою тарелку в несколько приемов, то и дело останавливаясь, когда к этому вынуждал выброс молочной кислоты. Потом снова принимался за еду, и минут через пять все начиналось сначала. Мы не разговаривали, только крякали от усилия, стиснутые пропотевшей одеждой. Меня несколько раз вырвало. Организм уже ничего не принимал, – видно, всему пришел конец. Мы были почти у цели, осталось сантиметров тридцать. Мне очень хотелось посмотреть, что же там, – ждать стало невмоготу. Мы снова зажгли свет и терли рукавицами стенку. Растрескавшийся слой отвалился, и под ним оказался зеркально-гладкий лед. За ним виднелась босая нога. Виднелась совершенно четко, на этот раз преломление света не мешало и не искажало форму. Я оттолкнул Мишеля. Сжав перчатку, как губку, я тер и тер, постепенно продвигаясь направо. Ноги… икры прижаты к тонким белым бедрам, слишком тонким, чтобы принадлежать мужчине. Мой желудок снова скрутило узлом. Больше не могу, больше не выдержу… А сам все тер и тер ледяную стену. Мишель отступил в сторону. Я понял, что он знает. Знает, как и я…

Я же отказывался верить, не желал, и все тут. Слезы жгли мне веки, а я смотрел на белокурые волосы на голых плечах и выглаживал лед выше, ближе к мраморному лицу, ожидавшему только меня, и больше никого.

Вдруг в луче света сверкнули две аметистовые искры. Лицо было повернуто ко мне побелевшими губами. Ноги у меня подкосились, ногти впились в лед и скрежетали, процарапываясь к ней.

Широко открытыми глазами, во всей белизне своего прекрасного тела, на меня смотрела моя дочь Клэр.

Она мне улыбалась.

Я подполз к Мишелю и схватил его за щиколотки:

– Убей меня, прошу тебя. Стукни меня камнем. Сжалься!

Я просил его, умолял. Он даже не пошевелился, только хрипло дышал, как зверь, уставившись тяжелым взглядом на тело Клэр. Все вокруг словно застыло. Я расстегнул рубашку и подставил холоду вспотевшую грудь. Тьма и Истина уже вылизывали ее своими большими языками. Пусть они меня проглотят, настало мое время уйти. Мне на этой земле больше делать нечего.