Франк Тилье - Головокружение

Довериться ему… У меня в сознании все связалось. Я представил себя одноруким, изуродованным ампутацией. Себя, альпиниста, который взошел на Эверест.

– Но без руки я не смогу написать ни строчки, я и десяти метров не поднимусь по скале, чтобы показать молодым… Для меня все кончится. Вся жизнь… Я не хочу уродовать свое тело. Оно священно, понимаешь?

Он глубоко вздохнул:

– Ты волен по-прежнему разлучать меня с Эмили. И волен подписать приговор своей жене. Оставить ее умирать в одиночестве и неведении. А о дочери ты подумал? Ведь только ты можешь вернуть нам свободу, нам всем. Что ты выбираешь?

Я с трудом, словно издалека, ощущал свою руку, шевелил пальцами, которые уже заледенели. Но эти пальцы принадлежали мне, они боролись за существование, втаскивали меня так далеко, так высоко по вертикали этого мира… Я не хотел их потерять, я отказывался уродовать свое тело, которое столько мне дало…

Но я прошептал:

– Давай… давай, Мишель. Руби, но перед тем…

С острым камнем в руке я подошел к своему календарю и с трудом провел на коремате последнюю полосу:

– Восемь дней. Мы продержались в этом аду восемь дней. Я хочу, чтобы этот коремат остался здесь как свидетель наших мучений.

Я в последний раз посмотрел наверх, на снимок, где мы все трое, отцепил его и положил на коремат рядом с зарубками. Потом снова улегся. Мишель принялся раздирать на полосы куртку Фарида:

– Это пойдет на перевязку. И еще…

Он топором отрубил подметки от ботинок Фарида, стоявших в углу, и протянул мне кусок каучука:

– Это тебе. В нужный момент прикуси ее зубами изо всех сил.

– Ага… Прикусить зубами. Так ведь делали в Средние века, Мишель?.. И выживали. Нет причины.

Он покачал головой:

– Теперь надо подождать. Когда ты не сможешь больше шевелить пальцами, тогда приступим.

Он уселся передо мной по-турецки, опустив топор между ногами. Перчатки он снял, и пальцы у него дрожали. В свете горелки маска отсвечивала то оранжевым, то красным – ну дьявол, ни дать ни взять. Я так стиснул зубы, что свело челюсти. Ногти впились в каучуковые удила, и я закрыл глаза. Руку, всего лишь руку… Жалкий кусок тела за жизнь моей жены. Кое-то пожертвовал бы почкой или роговицей за пачку денег…

Как я ни старался, большой палец сгибаться перестал. Мишель опустился на колени и подержал топор над огнем. Я дрожал всем телом.

– Пора…

Плечи дернулись, когда Мишель уложил мою руку на плоский камень, который он откуда-то притащил.

– Руби здесь, ладно? Точно между браслетом и кистью. Но не дальше, не дальше, прошу тебя.

Я сел и изо всех сил потянул за браслет.

– Можно выиграть еще два-три сантиметра, я знаю. Да… да… Полсантиметра, несколько миллиметров…

– Перестань, это ничего не даст. Надо действовать как можно скорее.

Я вцепился ему в воротник и заплакал:

– Одним ударом, бей одним ударом, умоляю…

Я поудобнее уложил руку на камень. Мишель нервно вертел топор в руках, потом вдруг рывком поднял его над головой. Я зажмурился и отвернулся. Сердце выпрыгивало из груди.

Удар раздался ужасающий, мне по щекам хлестнуло ледяными осколками.

Я ничего не почувствовал.

Не понимая, что произошло, я открыл глаза. Рука была на месте. Мишель вертел перед собой и внимательно разглядывал свою собственную руку.

– Однажды мои пальцы попали под пилу. И я видел, как они упали в желоб вместе с поросячьей кровью. Как маленькие деревца. И я… я их больше ни разу не видел. Я часто об этом думаю, я…

– Что? Да плевать мне! Давай! Руби!

– Нет, нет… Не сейчас, Жо… Я… – Долгое молчание. – Можно ведь немножко подождать, правда? Это больно, когда отрезают пальцы. Словно раскаленные добела иголки впиваются одна за другой. А руку, наверное, еще больнее… Можно…

Газ начал выдыхаться. Я изо всех сил несколько раз ударил его по железной башке:

– Давай! Руби руку!

Я терял с ним связь, он застыл, разглядывая свою изуродованную руку.

– Ты его убил, Жонатан? Скажи, что ты его убил, скажи правду. Я не смогу причинить зла невинному. Ты ведь знаешь…

Газ снова угрожающе зашипел. Некстати на Мишеля накатило… И я заорал:

– Третье слово тоже правда! Я убийца!

В моих глазах уже ничего не отражалось, кроме ненависти. Мишель, не двигаясь, смотрел на меня.

– Да, я перерезал веревку, проклиная Макса Бека!

Меня душил смех. Тот сумасшедший хохот, который не поддавался контролю и проникал в самую печенку.

– Он уже почти выбрался с помощью прусика и был в метре от меня. А я перерезал. Я его убил, чтобы получить его женщину. Макс улетел, глядя на меня, а я свесился над ним. Ты здесь из-за меня. Потому что я – убийца. Я плачу за свое преступление. Это я – вор, лжец и убийца.

Я все хохотал и хохотал. Мишель резко запрокинул мою голову и шумно задышал. Ну вот он вернулся в реальность, он сейчас сделает свое дело. Мой смех сразу стих. Отвернувшись, я крепко прикусил свое удило и закрыл глаза от страха. Лоб вспотел, и мне стало очень жарко.

Я думал о семье. Перед закрытыми веками поплыли цветные пятна, какие-то звезды и бабочки. Сердце отчаянно колотилось повсюду: в висках, в горле. Это скверно. Значит, поднялось давление и кровь хлынет струей, запачкает коремат и спальники. И тут я услышал голос Мишеля:

– Вот теперь ад только начинается.

Рычание рассекающего воздух топора.

Полная отключка.

У меня дергалось веко, так бьется легкая ткань на ветру. Я чувствовал каждый удар учащенного пульса, разгоняющий кровь по артериям.

А потом снова ничего.

Позже появились звуки. Какие-то голоса, скрип подошв по полу, одуряюще мерное падение водяных капель.

Я пытался открыть глаза, но веки не слушались. На шее напрягались все нервы, дыхание участилось. Невыносимое ощущение вернувшегося кошмара.

Палатка, рукавицы, спальник, пропасть…

У меня перехватывало дыхание.

– Нет! Нет!

– Тише. Не двигайтесь.

Голос. Но он не принадлежал ни Фариду, ни Мишелю.

Фарид умер. А Мишель стащил у него одежду и отрезал ногу .

Кто-то давил мне на плечи и руки, а ноги были будто склеенные, и никак не удавалось ими пошевелить. Из глотки вырвался какой-то неслышный звук, и я надолго закашлялся. Низкий голос с немецким акцентом произнес:

– Я сейчас сниму пластырь с ваших глаз, и вы сможете их открыть. Только очень-очень медленно, договорились? Свет может вас обжечь, а потому все делаем очень спокойно. Если почувствуете хоть малейшую боль, сразу закрывайте глаза.