Уолтер Кенни - Скрытые пружины

Коробка доверху заполнена её вещами, и мои глаза увлажняются, будто я увидела старых друзей. Бережно доставая из неё предметы, я расставляю их на полу, окружая себя ими и позволяя воспоминаниям свободно вальсировать по гостиной.

Вот нарядная мягкая кукла с маленьким ртом, похожим на земляничку. Она всегда уютно сидела у бабули на туалетном столике, предлагая каждому вошедшему радушные объятия и честный прямой взгляд пуговичных глаз. Иногда мне разрешалось брать её с собой в постель, и тогда я всю ночь спала на самом краешке, прижавшись к стене.

Лампа с вышитым вручную абажуром, небрежно упакованная в мятую бумагу. Она тоже стояла в бабулиной спальне, и когда её зажигали, на кровать падал круг тёплого солнечного света. На мгновение я увидела, как бабуля полусидит в постели и заплетает в косу свои всё ещё густые, несмотря на преклонный возраст, поседевшие волосы. Я родилась, когда ей было девяносто лет, и в детстве мне казалось, что бабуля Фергюсон всегда была такой – седой старушкой с прямой спиной.

Но фотографии, которые я достаю из коробки, говорят об обратном. Когда-то моя бабушка была настоящей красавицей – высокой, статной, с тщательно собранной в высокую причёску гривой густых волос. Качество фотографий оставляет желать лучшего, да и условия хранения для них явно неподходящие. Я никогда не видела их раньше, и сейчас историк во мне наслаждается этой замочной скважиной, позволяющей заглянуть в прошлое.

На многих фотографиях рядом с молодой бабулей Фергюсон стоит широкоплечий бравый мужчина с пышными усами, он бережно поддерживает её за руку. Скорее всего, это её первый муж, о котором я совсем ничего не знаю. Фотографий не так уж много, и я бережно откладываю их в сторону.

Коробка хранит в себе столько детских счастливых воспоминаний, что я забываю о времени, подолгу пристально всматриваясь в каждую вещицу. Резная шкатулка с принадлежностями для вышивания, книги с пожелтевшими страницами в истёртых переплётах, вышитые тонкой шёлковой нитью картины в деревянных рамках.

Сюжет одной из картин чем-то напоминает мне место моей профессиональной неудачи – злополучное поместье Хиддэн-мэнор, и от этого совпадения я зябко ёжусь, будто по комнате пронёсся сквозняк.

Бабуля Фергюсон терпеть не могла праздность. Я всегда видела её с вышивкой в руках или с толстой Библией в кожаном переплёте, из которой она выписывала цитаты. До самой смерти она сохранила и рассудок, и чёткое зрение, разве что ноги стали подводить, отчего ей пришлось прибегнуть к услугам приходящей работницы, милейшей миссис Келли. Втроём мы часто играли в немудрёные настольные игры, закусывая поражения яблочной пастилой и вслушиваясь в гул океана. Это было так давно.

Откуда-то из-под диванных подушек раздаётся телефонный звонок и я вздрагиваю от неожиданности, но вскоре забываю о нём и возвращаюсь к своим занятиям.

Просматривая стопку книг, на форзаце каждой из них я нахожу надпись, сделанную витиеватым бабулиным почерком: «Дебора Чарлин Фергюсон». По неизвестным причинам бабуля сохранила фамилию первого мужа и носила её всю свою долгую жизнь, вызывая этим обиду и недоумение у моего отца.

Солнечные лучи, пробравшиеся в гостиную через распахнутое окно, согрели обгорелый кожаный переплёт старинной Библии, и, когда я прикасаюсь к ней, мне кажется, будто книга всё ещё хранит тепло бабулиных рук.

Медная застёжка покрылась зеленоватой патиной, открыть её мешает небольшой залом. Нижний угол книги выгорел и почернел, будто Библию пытались сжечь. Сначала я откладываю книгу в сторону, но, подумав пару секунд, достаю из резной деревянной шкатулки небольшое шильце и аккуратно снимаю неподатливый крючок.

Библия датирована 1887 годом, страницы ломкие, переворачивать их приходится очень аккуратно. Для этой цели применяются специальные щипчики, но слабость мешает мне подняться в кабинет.

Внезапно страницы переворачиваются целым пластом и я вижу в книге зияющее прямоугольное отверстие. Оно заполнено конвертами. Некоторые из них лаконично подписаны: «Маргарет Шеннон Вордсворт», но совершенно непонятно, адресат это или отправитель. Мне неизвестен никто с таким именем, и любопытство заставляет меня вскрыть пухлый запечатанный конверт, несомненно, являющийся очередной замочной скважиной.

Перед уборкой я открыла настежь все окна, и теперь внезапно ворвавшийся в комнату порыв сквозняка беспардонно вырывает у меня из рук старое письмо, написанное на обычных листках из школьной тетради. Ветер расшвыривает их вокруг меня, заставляя подняться на ноги и закрыть дверь, ведущую в холл.

Вернувшись в гостиную, я медлю, прежде чем поднять разрозненные листки, и когда всё-таки читаю письмо, думаю о том, что не стоило потакать глупой сентиментальности. Эти коробки должны были сгореть дотла в пламени утилизационной печи, что и произошло бы, не вмешайся я в ход событий.

«…Не проходит и дня, чтобы мысли о жестокой расплате, которую я заслужила, не радовали меня своей справедливостью. Разуверившись во всём, что мне внушали с самого детства, теперь у меня лишь одна религия – возмездие. Оно настигает каждого, кто переступает черту; каждого, кто вершит чужие судьбы в угоду своим страстям.

Моя виновность не вызывает сомнений, не ропща, я всю жизнь несу её бремя. Потеряв всё, что было мне дорого, я не получила взамен ничего, кроме вечного покаяния.

Много лет назад я любила Ричарда Фергюсона, любила так сильно, что эта страсть сделала меня убийцей, таким же отвратительным, как тот, которого я видела в Сиднее перед самой войной. Лицо висельника, иссушённое ненавистью, было омерзительным, тошнотворно отталкивающим, но в тот момент я думала лишь о том, что о его преступлении стало известно, а о моём – нет. Теперь я понимаю, что единственная разница между нами – это то, что казнь настигла его быстро, а вот моя растянулась на годы.

Годы одиночества и потерь, длинная жизнь, когда я сама для себя стала и тюрьмой, и палачом.

Судьба справедливо наказала меня, отняв у меня то, за что я боролась с такой страстью, с такой уверенностью в своём праве забрать причитающееся мне. Ричард погиб весной одна тысяча девятьсот пятнадцатого, в битве при Ипре, погиб ещё более страшной смертью, чем Вирджиния Вордсворт, его первая несбывшаяся любовь.

Наша помолвка с Ричардом состоялась в год смерти королевы Виктории, и я согласилась терпеливо ждать несколько лет, пока он накопит достаточную сумму, чтобы переехать в Австралию, где множество британцев в те годы находили трудную, но, при должных усилиях, блистательную судьбу.

Я готова была ждать Ричарда сколько угодно, работая всё это время в чужих семьях и подчиняясь чужим правилам. Иногда это было совершеннейшей мукой, ведь меня воспитывали как богатую наследницу, а вовсе не как прислугу неопределённого статуса, которой, безусловно, являлись гувернантки и наставницы в Британии тех лет.