Валентина Назарова - Когда тебя нет

В понедельник Шон из моего отдела спросил, как она в постели. Я послал его подальше, он сказал, что я — дурак, и начал смеяться. Бекка больше никогда не подсаживалась ко мне в кафетерии, но сохранила за собой право вторгаться в мою жизнь так, будто та не совсем удачная попытка благотворительного секса с ее стороны была равносильна бэкстейдж пассу на рок-фестивале.

Я прислоняюсь щекой к холодному стеклу и позволяю глазам скользить по тонущему в сумерках миру, проносившемуся за окном. Капли дождя ползут по диагонали, как караваны, пересекающие пустыню.

Я достаю телефон, включаю его и набираю номер. Мне отвечает мужской голос, по-французски, я не понимаю, что он говорит.

— Инспектор, это Серж Веналайнен. Я хочу с вами кое-что обсудить, касаемо Илая Гордона и…

— Месье Веналайнен, сейчас я не могу. Приезжайте завтра к девяти, — снова этот озабоченный вздох.

— Могу я хотя бы по телефону вам рассказать? Я уже в поезде. Мне кажется, что Тр… Илая убили не из-за ценностей в доме.

— А из-за чего? — понуро спрашивает полицейский. На заднем плане хнычет ребенок.

— Понимаете, Илай считал, что за ним кто-то следит, он говорил мне об этом. Он чего-то боялся, даже переехал из Лондона в эту глушь, почти никому не сказав об этом. Я сбился с ног, разыскивая его адрес!

Полицейский молчит, будто знает, что это заставляет меня говорить охотнее, заполняя неловкую паузу. Ребенок на заднем плане переходит в истошный вой.

— Вы разыскивали его адрес? — наконец, спрашивает он.

— Да, мне пришлось искать, потому что я не знал, куда Илай переехал.

— Ага, это надо добавить к протоколу, — слышится шуршание карандаша по бумаге. — Что-то еще?

— Как что? Я же говорю вам, есть вероятность, что кто-то обставил смерть Илая как ограбление. Он хранил какую-то информацию на серверах…

— Месье Веналайнен, я понял вашу мысль, — перебивает меня он. — Спасибо. Но я уверяю вас, иногда вещи именно такие, какими кажутся. Бритва Оккама, знаете ли. Мне буквально полчаса назад пришла информация, что в Бресте задержан человек при попытке сдать в комиссионный магазин вещь, похожую на одну из тех, что пропали из дома мадам Руссо. Так что не накручивайте себя, право же, и спасибо вам за звонок.

— Вы даже не попросите меня остаться в городе до выяснения обстоятельств? Я уже пропустил свой обратный рейс…

— Вы ведь в поезде. При чем тут рейс?

— Это не важно, я могу вернуться. Я хочу помочь.

— Мне очень жаль, что вы нашли его вот так, — звучит усталый голос копа в трубке. — Послушайте, месье Веналайнен, езжайте домой. Напейтесь как следует, поплачьте, нарвитесь на хулиганов и получите в морду… Обычно такие вещи помогают совладать с шоком. И я говорю это без всякой издевки, я сам вынужден справляться с этим каждый день, с чьей-то смертью и безнадегой. Потом будет легче. Не то чтобы совсем легко, но с каждым трупом, который приходится класть в мешок, становится чуть проще, чувствуешь себя все более и более смертным и отстраненным одновременно. В этом и заключается жизнь, месье… Серж, в том, что мы переживаем смерть. — Он снова вздыхает. По шумному выдоху я понимаю, что он в стельку пьян. — Буквально — переживаем ее. Вещи именно такие, какими мы их видим, нет никакого замысла. Ни-ка-ко-го… Совсем. Оставаться нет необходимости, у нас есть ваши контакты. Вы же не собираетесь исчезать и отключать телефон?

— Нет.

— Ну вот и славно. Мы позвоним вам, если вскроются новые обстоятельства. Всего хорошего.

Он кладет трубку. Я снова прижимаюсь лицом к стеклу. Тридцать семь параллельных линий дождя бегут вдоль моей щеки.

— Месье… — Я чувствую легкое прикосновение к своему плечу и открываю глаза. — Конечная станция, Монпарнас.

— Конечно, извините, — говорю я руке в перчатке, все еще тыкающей меня в плечо, лишь через секунду разобрав прилагающееся к ней лицо. — Я уже выхожу.

— Оревуар.

Я хватаю рюкзак и делаю шаг на пустую платформу.

Я спускаюсь в подземку. Тут же мне в лицо ударяет тревожный теплый ветер, принесший с собой запах паленой резины и чего-то органического, омерзительного и сладкого одновременно.

Я пропускаю нужную станцию, пересаживаюсь на другую ветку и выхожу на станции «Сталинград». Дальше, мимо череды витрин с опущенными жалюзи, я иду по залитому желтым светом фонарей бульвару. Та же самая промасленная дизельным выхлопом вывеска с приземистыми розовыми буквами — «Отель де Пари». Как могу аккуратно, я переступаю через спящего на ступеньках клошара. Им оказывается пожилая китаянка. Ее лохматый маленький пес, одетый в розовую детскую распашонку, бросает на меня сердитый взгляд, но не издает ни звука. Я нажимаю на дверной звонок — в аэропорт я могу доехать с утра, надо будет только пораньше встать. Слышится жужжание домофона, я дергаю за ручку и оказываюсь внутри. Холл все такой же тесный, ковер — замызганно-синий. Возможно, даже парень-мигрант за стойкой регистрации тот же самый, только постарел на пять лет.

— Скажите, у вас есть свободные номера?

— Да, на сколько ночей?

— На одну.

— Шестьдесят евро, пожалуйста, и заполните анкету.

Я киваю и вписываю свою фамилию в поле на коротеньком бланке.

— А номер пятьсот пять свободен?

— Сейчас посмотрю. — Парень смотрит в экран древнего монитора, его лицо озаряет синеватое электрическое сияние, делающее его похожим на мертвеца. — Да.

Я протягиваю портье заполненную бумажку и наличные. Он делает копию моего паспорта, затем парень кладет на стойку магнитный ключ. Конечно, вряд ли это тот самый ключ, который держала в руках Ида Линн, но все же. Я зажимаю его в ладони.

Говорят, телу нужно семь лет, чтобы обновить себя полностью. Это полная чушь. Я гляжу на ключ на своей ладони, потом на свои пальцы, никогда не прикасавшиеся ни к этому ключу, ни к самой Иде Линн. Кожа меняется каждые семь дней. Только кора мозга у нас одна на всю жизнь. Это значит, все, что осталось от нее — у меня в голове.

Пока лифт со стоном ползет наверх, я представляю себе экран монитора, подключенный к аппарату МРТ, и желто-оранжевые всполохи в затылочной области, с которой соединены нейроны, посылающие зрительные сигналы в мои глаза, которые тоже никогда ее не видели. Я поднимаюсь на последний этаж, вставляю ключ в замок полосой вниз. Мигает зеленый глазок, я отворяю дверь комнаты номер 505.

Мы провели здесь пять ночей. Днем она работала, а вечерами мы слушали джазистов с Берега Слоновой Кости в маленьком баре напротив, жутко напивались домашним вином, которое подавали в заляпанном жирными пальцами хрустальном графине, а потом катались на арендованных велосипедах или просто бродили, не зная, куда ведут нас ноги, пока не трезвели и не упирались в пахнущий тиной берег реки. На следующий день, в Экспоцентре, от Иды Линн все еще пахло выпитым, но это не смущало тех, кто раздевался перед ней и давал ей водить жужжащей электрической иглой по своей коже, навеки вживляя в нее видения из ее беспокойных снов.