Валентина Назарова - Когда тебя нет

— «Placebo», — отвечает она, нажимая на клавиши в своем телефоне.

Первое, что я чувствую, это спазм. Сильный и больной, поднимающийся прямо из желудка. Я захожусь кашлем. Нет, только не они, не «Placebo». Я закрываю глаза, мне кажется, я начинаю узнавать мелодию басов, льющуюся из-за стен. «Bruise Pristine». Нет, не может быть, они больше не играют старых песен. Я вспоминаю лицо Иды Линн, когда я купил те билеты на сольный концерт в Стокгольме, ее глаза. Я думал, она заплачет, но она никогда не плакала. Те два билета, они так и остались в моем рюкзаке в ту ночь. Мы никогда не поехали на тот концерт, мы никогда не видели «Placebo».

В этот момент подходит наша очередь. Быстрее, чем я успеваю уйти, она извлекает из сумочки два билета, и вот уже парень на входе с равнодушным видом закрепляет на моем запястье лиловый бумажный браслет.

— Серж?

По ту сторону дверей витает тот самый запах, которым пахнет в рок-клубах — душноватый, сладкий, вяжущий. Я останавливаюсь в дверях. Она идет к бару.

— Все в порядке?

— Я не уверен, что хочу на этот концерт.

— Я готова поспорить, тебе они нравятся.

— Почему?

— Потому что они нравятся мне, а мы с тобой похожи.

Она улыбается и дотрагивается своим стаканом до моего, оставив на запотевшем боку маленькое продолговатое пятнышко.

— Спасибо за пиво.

— Пожалуйста.

Мы проходим через широкие черные двери и оказываемся в большом прямоугольном зале, почти битком набитом людьми. Снова знакомый запах — пот, пиво, пыль, какая-то сладкая липкость. Мы останавливаемся с краю по центру, переминаясь с ноги на ногу и рассматривая толпу девочек и мальчиков с раскрасневшимися щеками и отполированными алкоголем глазами. Свет мигает, потом медленно гаснет. На огромном экране над сценой бегут черно-белые помехи, зловеще оттеняя контуры барабанной стойки и отбрасывая блики на бледные щеки и лоб моей спутницы. По сцене движется темная фигура. Толпа исходится в стоне.

— Вот дураки, это просто звукарь! — кричит мне в ухо Лиза. — Вначале всегда выходит чувак-технарь. Все всегда начинается с вас, — она подмигивает мне.

Мигает темно-синий свет, из-за кулис валит густой дым. Бас звучит, как метроном, он уже где-то внутри меня. Звон похоронного колокола. Я все еще не верю, что я здесь. Мое неверие продолжается ровно до того момента, как на сцену в полном безмолвии выходит высокий парень с хохолком на голове, похожий на тех, с кем запрещала мне общаться в школе мать. Он перекидывает через плечо гитару и лениво теребит ее пальцами. Искрящаяся экранами телефонов толпа приходит в движение, как поле спелой ржи на ветру. Нет, этого не может быть. Это как будто увидеть призрака. Их нет, их не может существовать на самом деле, все эти люди не могут видеть то же, что и я, они не могут присутствовать здесь. Они были только нашими, моими и Иды Линн. И если ее нет, то и меня нет, и их тоже больше не может быть.

Я узнаю аккорды «Pure Morning».

Брайан появляется из ниоткуда. У него короткие волосы и рубашка, расшитая цветами, он выглядит как учитель английского.

— A friend in need is a friend indeed [39] Друзья познаются в беде ( англ. ). .

Лиза подпрыгивает и визжит, всплеснув руками. Свет снова мигает. Человек в костюме Брайана продолжает петь. Вступают барабаны, и теперь он изгибается, как будто ему стало так больно, что он не мог устоять на ногах. Тогда узнаю его, по-настоящему узнаю. И в этот момент я, наконец, верю, что я здесь. Что я — правда я, а он — правда он. И все остальное тут же отступает на второй план и становится совершенно неважным.

Лиза прыгает и раскачивается в такт, черные прядки выбиваются из ее хвоста. Брайан подходит к самому краю сцены и замирает. Я вижу, как сотни рук тянутся к нему, пытаясь прикоснуться к полам его расстегнутой рубашки, к его пальцам и носкам его ботинок. Как будто он — единственный живой человек в этой комнате, полной зомби, и все хотят его крови и мяса.

Я поворачиваюсь и гляжу на свою спутницу. На нее, кажется, тоже действует эта магия, она нашептывает слова одними губами, хотя, вполне возможно, она орет во все горло, я слишком оглушен, чтобы слышать, я чувствую только вибрации, волнами расходящиеся от сцены, как круги на воде.

Я вспоминаю это ощущение, не мозгом, но телом. Как мы играли на школьном вечере, и мне пришлось напиться крепленого пива, которое Ида Линн украла из гаража своего дяди, я проглотил три банки, чтобы заглушить парализующий страх, превращающий ноги в лапшу перед микрофонной стойкой. Я вспомнил сцену и тридцать человек в зале, из которых только пятеро смотрели в нашу сторону. Она в узких блестящих штанах из латекса, волосы заколоты сверху, как будто ирокез, на футболке надпись — «Love Hurts». В тот день она набила себе новую татуировку, цитату из песни, в строчку вдоль ключицы. «Protect me from, what I want» [40] Защити меня от моих желаний ( англ. ). .

Мне, на том же самом месте, она написала другие слова — свое полное имя, Ида Линн Брорсен, немного заваленным детским курсивом. Я так любил ее имя, каждую его букву, сейчас я не могу даже сказать его вслух. Прикрыв глаза, я провожу рукой поверх своей футболки, будто снова чувствуя теребящее покалывание иголки под кожей и ее конфетное дыхание на своей коже. Когда барабанщик топнул по педали, я понял, что слышу музыку по-другому, внутри своей головы. Костный слух, это так называется.

— О’кей, — говорит со сцены Брайан. — Мы сыграем старую, очень старую песню.

Как молитву, я повторяю про себя два слова «Bruise Pristine». Но это не она, это не может быть она. С тех пор как больше нет Иды Линн, нет и этой песни, ее не может быть, она не имеет права звучать, никогда. Это другая.

— I know… you love the song, but not the singer… I know [41] Ты любишь песню, но не исполнителя ( англ. ). , — его голос звучит гулко и как-то фальшиво, но это все равно он.

Я чувствую, как глохну с каждым глотком пива, как мысли уходят куда-то вдаль, освобождая место, совсем как толпа перед сценой в ожидании мошинга. Только место для чего?

В этот момент из глубины зала к выходу протискиваются два парня, на губах одного из них я вижу кровь, живую настоящую кровь. Мне почему-то вспоминаются слова того мужика, русского хакера, который сменил имя и уехал жить за тысячи километров от места, где родился: «Разрушение — это форма познания».

Я чувствую Лизины горячие пальцы на своем плече. Она кричит мне в ухо, но окружающий рокот сжирает все высокие частоты ее диапазона, оставляя мне только хриплый горячий шепот.

— Пойдем?

Я бросаю на нее вопросительный взгляд. Она кивком растрепанной головы указывает вперед, туда, где толпа перед сценой бурлит и бесится в исступлении. Я с сомнением оглядываю ее хрупкую фигурку, искрящееся каплями пота в ослепляющих отсветах софитов лицо, острый профиль, веселые и как будто злые глаза. Она берет у меня из рук успевшее подогреться от ладоней пиво, приканчивает его залпом, прикрыв глаза. Из темноты ее приоткрытого рта на меня блестит полоска нижних зубов, маленьких и кривых, как у котенка. Она выбрасывает стакан куда-то через мое плечо и, обхватив мою ладонь своими горячими пальцами, тянет меня вперед.