Валентина Назарова - Когда тебя нет

Например, сейчас, в преддверии 14 февраля, Карина, наш маркетинг-шеф, отдала указание покупать одиноких девушек и предлагать им регистрироваться в дейтинг-сервисе «Тиндер». Дело в том, что перед таким «парным» праздником одиночек можно купить куда дешевле и впарить им гораздо больше. Люди готовы тратить деньги на то, чтобы не чувствовать себя ущербными. Собственно, если я правильно понимаю этот мир, они только на это и готовы тратить. По слухам, отлично идут еще и селф-хелп [15] Селф-хелп (Self-help) — помоги себе сам. книжки и подписки на онлайн-кинотеатры. Я думаю, это работает как-то так: сначала маркетологи убеждают вас в том, что всем нужна пара, а потом предлагают товары различных категорий в зависимости от того, повелись вы на эти разводки или нет. Поэтому нужно помнить, нет никаких импульсных покупок — просто вы не заметили того, как вас запрограммировали на то, что вам нужен именно этот портативный блендер со стаканом для смузи. Гениально! Мне даже почти не жаль тех, кто ведется на это.

Люди доверяют интернет-сервисам такое, чего даже вслух произнести не могут, рассчитывая на анонимность и безопасность своих данных. Как же долго и с пеной у рта я убеждал Иду Линн не доверять так слепо социальным сетям, не заполнять о себе лишнюю информацию, не выкладывать слишком много фото. Есть такие ресурсы, где можно проверить, сколько раз и когда данные о вас сливали и похищали. Жаль, там не пишут, кто и за сколько вас купил. Но и это можно отыскать на просторах дарк-веба [16] Дарк-веб (dark Web) — скрытая от поисковых браузеров часть Интернета. . Я снова и снова объяснял ей это, но Ида Линн только смеялась и называла меня хакером и параноиком.

Но я не то и не другое. Я — простой сисадмин, сидящий в пропахшем раскаленным пластиком и ковролином офисе на одиннадцатом этаже стеклянной вышки на Брок-стрит и пялящийся в свои три монитора в ожидании перерыва на обед.

Я тут так давно, что мог бы делать свою работу с закрытыми глазами. Это нетрудно, кто угодно бы справился. Каждая компания имеет внутреннюю сеть. Эта сеть состоит из компьютеров сотрудников и серверов, на которых хранятся данные, нужные организации для своей деятельности. Моя работа — следить за тем, чтобы ничего не падало и не отключалось, а еще выставлять каждому сотруднику компании уровень доступа, согласно директивам, которые я получаю от отдела кадров. Иногда, когда кого-то подозревают в злоупотреблениях, меня просят следить за этим человеком. Не буквально, а просто активировав на устройствах специальную программу, которая фиксирует его или ее действия. Раньше этим занимался Шон, мне кажется, он получал от этого удовольствие. Я же просто каждый раз удивляюсь, как однообразна жизнь, причем не только моя. Вот и все мои обязанности. Не пыльно, правда?

Конечно, я делаю не только это. Но так было проще всего объяснить, чем я занимаюсь, моей маме, когда, в свой единственный за восемь лет нашей разлуки визит, она задала этот вопрос. Я сижу в комнате и смотрю в экран. Восемь часов в сутки с перерывом на обед, стараясь, по возможности, не вступать в контакт с другими обитателями офисного пространства, что бывает довольно сложно, учитывая что многие женщины считают, что одного тикета [17] Здесь это задача, задание. с просьбой о новой клавиатуре мало и нужно обязательно прийти ко мне лично и пытаться использовать то, что Шон называл «сила сисечного убеждения». В таких случаях я стараюсь притвориться, что очень занят, или спрятаться в серверной, куда у них попросту нет доступа.

Я — одиночка. Это не значит, что мне плевать и что я не в курсе того, что происходит. Совсем наоборот. Я — ресивер, я получаю информацию, но она не идет дальше меня.

Корпоративная жизнь донельзя похожа на школу. Здесь есть классные популярные ребята, например, отдел маркетинга, есть стукачи — отдел кадров, есть завучи — наш средний менеджмент. И есть я и подобные мне странные ребята в немодной одежде. Да, остальным приходится сохранять с нами приятный фасад, ведь от школы местные устои отличает только одно — теперь мы нужны им гораздо больше, чем они нам. Да и я не стал бы мерить косым взглядом человека, который точно знает, на каких сайтах и по скольку минут в день вы проводите, даже если у этого человека волосы по пояс и шрамы от пирсинга на лице. Они даже не подозревают, что на компьютеры абсолютно всех сотрудников установлено программное обеспечение, позволяющее снимать видеоролики того, что происходит на мониторе любого конкретно выбранного человека в любой момент времени. Даже если одновременно с онлайн-игрой или Фейсбуком у него открыт рабочий файл — я вижу, что они делают, и знаю, куда они ходят. Притом не только на своем корпоративном ноутбуке, но и на телефоне, если человек этот использует корпоративный вайфай.

Большинство людей не понимает, что сисадмин обладает большей властью над ними, чем полицейский или руководитель. И что захоти он испортить кому-то жизнь или разоблачить чей-то секрет, его вряд ли что-то остановит. История Эдварда Сноудена никого ничему не научила. Никто не думает о своей онлайн-гигиене, никто не беспокоится о том, с кем и чем он делится, когда устанавливает новое приложение себе на телефон или заходит в аккаунт своей соц. сети с публичного вайфая. А потом они удивляются и подают жалобы. Но как можно жаловаться, если вы сами записали свой пароль в заметки в телефоне под заголовком «Мои пароли», а потом скачали какое-то приложение и дали ему доступ к вашим заметкам. Я не перестаю удивляться, недоумевать, порой угорать со смеху от всего, что творится вокруг. Только я делаю это молча, не отводя глаз от монитора и не меняя выражения лица.

После переезда Шона в Барселону обедаю я тоже один. Обычно я ем в офисе, но сегодня мне хочется пройтись. Я застегиваю куртку, натягиваю капюшон и выхожу на улицу. Воздух сегодня влажный и густой. Холодновато для сезона. Низкие облака медленно ползут над крышами. Я дохожу до Риджентс-парка и, как турист, устраиваюсь на лавке на одной из аллей, жую неприятно влажный сэндвич с тунцом и кукурузой, который прихватил в супермаркете по дороге. Не в силах доесть, я крошу мякиш на асфальт. Толкая друг друга и хлопая крыльями, голуби начинают драться за еду. Я делаю глубокий вдох, позволяя влажному воздуху проникнуть глубоко в легкие. Там, где я вырос, было море. Ну, что-то вроде этого, так его называли местные.

Это было в Санкт-Петербурге. Не в том, который во Флориде, и не в том придуманном, что у Марка Твена, а в том самом, где Зимний дворец и белые ночи. В моем свидетельстве о рождении стояло имя «Сяргей Филиппенко», но родители переехали из Минска в тогда еще Ленинград, когда мне было два, так произошла первая смена моего имени — я стал Сергеем. В Ленинграде папа преподавал математику в университете, в одной из таких аудиторий, которые часто показывают в кино, похожей на амфитеатр. Мы жили в коммуналке в центре города, пару минут хода от Невского, под арку, во внутреннем дворе внутреннего двора, с высокими потолками и длинным темным коридором. Я плохо помню то время, только какие-то обрывки. Соседка в едва запахнутом коротеньком халате ругается с матерью, и мать называет ее проституткой, вполне вероятно, заслуженно. Запах капусты и куриного бульона. Отец курит «Лаки Страйк» на лестничной площадке. Протечки, сжирающие заживо ветхую лепнину на потолке. Собака, огромная черная дворняга Брут, которая лежит у меня в ногах, поскуливая и перебирая лапами во сне. Окно в световой колодец, откуда просачивается мутный серый луч. Скрип паркета. «Led Zeppelin» и «Боуи». Папа учит меня играть на гитаре. Мы с папой едем на электричке гулять на залив в лютый мороз с какой-то смеющейся девушкой в красном берете, и Брут то и дело убегает от нас по льду. Сигаретный дым в воздухе. Я помню, у нас всегда были гости, люди из университета, они пели, пили, курили, разговаривали о свободе и справедливости.