Влада Ольховская - Диагноз доктора Холмса

— Сомнительный аргумент!

— Мы ведь не врем друг другу, так? Вот и я тебе не вру.

Она и сама видела ледяной дождь, понимала, что теперь ехать по дороге, ведущей к ее дому, слишком опасно. Они оба знали, что Леону придется провести здесь ночь. Поэтому Анна без лишних споров повела его к подземному укрытию.

Пока снаружи бушевала стихия, в этом ее бункере было тепло и уютно, пахло выпечкой, гвоздикой и какими-то травами, которых Леон не знал. Анна, ни о чем не спрашивая, проводила его на кухню и дала ему плед. Не зря — до него только теперь дошло, как сильно он замерз, ожидая ответа у двери.

— Если уж вспомнил про честность, то хотя бы не говори, что ты здесь из-за расследования, — тяжело вздохнула Анна. — Если, конечно, у тебя не появились новости.

— Новостей нет, и расследование здесь ни при чем.

Они обсудили все, что могли. Им предстояло снова пересмотреть контакты Увашева и Селиванова, найти там повторяющиеся имена, прикинуть, кто из этих людей был способен на убийство. Но если учитывать, что убийца мог и не подходить к ним открыто, следить из теней, позволяя вести переговоры тому же Илье, стратегия была сомнительная.

— Что с тобой происходит? — тихо спросил Леон.

— Да нормально все… По крайней мере, в лечении я не нуждаюсь. Это придется просто перетерпеть.

Он догадывался, о чем речь. Ему и самому в прошлом доводилось переживать травмы — и растяжения, и переломы. Он знал, что такое ноющая боль в шрамах. А сейчас, когда он еще не мог нормально дышать, ему эти ноябрьские дни тоже давались тяжело.

Так что они не могли помочь друг другу, и все же им лучше было вместе. Анна, должно быть, тоже поняла это и не пыталась его прогнать. Они вместе прошли в гостиную, где работал электрический камин, настоящий она себе позволить не могла: глупо было бы прятаться под землей, а потом выдавать себя дымом.

Странно… Умом он понимал, что находится в подземном бункере и нет в этом ничего нормального. Но ему все равно было хорошо здесь как в самом уютном из домов. Гораздо лучше, чем в его собственной квартире рядом с Лидией! Пожалуй, «где» все-таки не так важно, как «с кем».

Анна устроилась в кресле, освободила руку из перевязи и попыталась укутать шерстяной тканью, но получалось у нее неловко. Леон не дал ей долго сражаться с повязкой, скоро он уже был рядом с ней.

— Тепло помогает? — поинтересовался он.

— Да. Я вот думаю — там соляные грелки есть, может, их положить…

— Сейчас все сделаем, сиди и не дергайся.

Ему действительно приятно было заботиться о ней. Это давало ему ту близость, на которую он вроде как не имел права, но если они здесь, сейчас, а весь мир завоевал ледяной дождь, то почему бы и нет? Леон не позволял себе лишнего, но и тех прикосновений, что сейчас были ему доступны, хватало.

Есть любовь страстная, а есть нежная, и одна не заменяет и не исключает другую, просто для каждой свое время. И если первую он знал, то вторую только начинал изучать.

Он видел, что тепло действительно помогает: Анна, до этого совсем замученная, заметно расслабилась.

— Видишь, я все-таки не зря приехал, — улыбнулся он, но тут же помрачнел: — А это точно не лечится?

— Точно, так что давай не будем развивать эту тему. Я сама не рада тому, что осенью и зимой приходится через такое проходить. Хотя тебе в ближайшее время будет еще хуже, так что это я должна тебе сочувствовать.

— С чего это мне будет хуже? — поразился Леон.

— Лидия ведь знает, что ты здесь?

— Не знает, но, думаю, догадается.

Он и сам знал, какой грандиозный скандал его ждет. Сначала — пехота в лице Димы и его нотаций, потом — тяжелая артиллерия, представленная его беременной женой. Иногда ему казалось, что отправиться на расстрел проще, чем вернуться в родной дом.

— Дима прав, — задумчиво признал Леон. — Я все-таки псих.

— Дима обычно прав во всем, что связано с мертвыми телами, с живыми у него как-то не очень. И ты не псих.

— Разве? Не ты ли сказала, что у серийных убийц нарушена способность устанавливать связь с окружающими?

— Способность к эмпатии, — уточнила Анна. — Да, есть такое. Это значит, что им тяжело чувствовать то, что чувствуют люди вокруг них, они не способны на любовь и дружбу. К чему ты это вспомнил?

— К тому, что тут как раз мой случай! Я даже не про наши терки с Лидией говорю — ладно, бывает. Если учитывать, что я ее в клубе подцепил, этого, может, и следовало ожидать. Но ребенок…

Он замолчал; ему не хотелось, чтобы Анна знала эту его сторону, и он уже жалел, что упомянул Лидию.

— А что с ребенком? — мягко поторопила его она.

— Да не люблю я его, вот что! Не люблю, понимаешь? Ты еще скажи после этого, что я не псих!

Вот что казалось Леону по-настоящему противоестественным. Он был не из тех, кто сидит и мечтает о детях чуть ли не со старшей школы. Но вместе с тем он был уверен, что, когда у него появятся дети, он будет обожать их. Разве это не та любовь по умолчанию, которая есть у каждого? То скрытое в крови чувство, которое не нужно развивать в себе, оно приходит само?

Оказалось, что нет. Он мог любить брата, мать, даже своего безумного папашу. Но мысль о том, что он станет отцом, никогда его не радовала. Он не забывал, что это навязанное отцовство, и, даже зная, что ребенок в этом не виноват, не мог преодолеть в себе неприязнь.

Разве это не то превращение в монстра, о котором Дима много лет предупреждал его?

Но Анна считала иначе:

— Ты не псих.

— Да ладно! Не пытайся меня оправдать, а?

— Я тебя и не оправдываю, говорю, что думаю. Даже материнский инстинкт имеет не такую абсолютную власть, как принято считать. А отцовский инстинкт и того сложнее. У кого-то он проявляется сразу после объявления новостей — о боже, я стану отцом, открывайте шампанское! Кто-то девять месяцев мечется, как ты, но, увидев младенца, успокаивается. Но некоторые — и это, если верить статистике, большинство — начинают испытывать настоящую любовь лишь через несколько лет, когда ребенок оформляется в уникального человечка. Здесь нет единой нормы для всех. Если мы говорим о каких-то обязанностях, то отец обязан заботиться о ребенке, обеспечивать ему должные условия для жизни. Но любовь? Не пытайся ты вытянуть ее из себя, просто расслабься.

Это было правильно, мудро даже, и тут Леону стоило бы согласиться с ней и ни о чем больше не говорить. Но здесь, рядом с ней, хотелось поступать не правильно, а честно.

— Дело не только в этом, — горько усмехнулся он. — Я не просто равнодушен к этому ребенку. Я, кажется, начинаю ненавидеть его.

— Поподробнее нельзя?

— Он держит меня, я обязан… Обязан что-то делать из-за него, жить определенным образом. Знаешь, еще недавно я был уверен, что подам на развод. Да, мы с Лидией накосячили, нам вообще не следовало сходиться, и жаль, что я понял это так поздно. Но, раз исправить ничего нельзя, нужно как-то жить дальше! Я хотел расстаться с ней, а теперь не могу. Из-за этого ребенка я ничего не могу… жить так, как хочу, расстаться с Лидией и…