Влада Ольховская - Диагноз доктора Холмса

* * *

К одиночеству можно привыкнуть, как к хронической боли, как к постоянной усталости. И вот уже оно становится таким привычным, что кажется, будто так было всегда. Оно обнаруживается только в момент контраста. Вроде как ты приспосабливаешься к вечному полумраку, но потом кто-то зажигает яркий свет, и сначала глазам становится больно, хочется все это прекратить, вернуться к спасительной темноте, сделать так, как было. Однако очень скоро ты понимаешь, что свет — это хорошо, удобно и не нужно его бояться.

Анна Солари осознала свое одиночество, лишь когда появилась возможность его разрушить. Она подозревала, что это, наверное, не совсем правильно, если учитывать все обстоятельства. Но она все равно невольно привыкала к новой реальности, в которой был человек, беспокоившийся о ней, звонивший ей каждый день, готовый ради нее рискнуть всем, войти туда, где, кажется, ждет верная смерть. Даже ее железная воля не позволяла отвернуться от этого и ничего не чувствовать.

Ее одиночество было могучим зверем, первобытным чудовищем, кружившим над ней много лет. Но теперь и она, и этот зверь привыкали к чему-то прежде неизвестному. Например, она с большой настороженностью относилась к прикосновениям — особенно к правой руке, чувствительной из-за травмы. А Леону хотелось ее касаться, для него это было привычкой, которую он даже не осознавал до конца. Это были легкие прикосновения с безобидным смыслом, лишенные сексуальных намеков — он помнил про все ограничения, с которыми им еще предстояло разобраться. Но ему хотелось убедиться, что она настоящая, она рядом с ним, он не потерял ее в задымленном лабиринте, и вместе с тем показать ей, что он рядом и никуда не исчезнет.

Она невольно думала о том, что они легко привыкли бы друг к другу во всем, даже оставаясь совсем разными.

Сейчас она снова сосредоточилась на настоящем моменте. Леон позвал ее к себе, чтобы поговорить о Максиме, а она все думала о той правде, которую должен был сообщить Дмитрий и которую, возможно, придется сообщать ей. Она не знала, как это воспримет Леон, но он был слишком дорог ей, чтобы и дальше позволять его обманывать.

А Леон, не подозревая о ее внутренних терзаниях, продолжал рассказывать:

— Он, конечно, ловко все проделал, этот тип. Представился следователем прокуратуры, документы у него были в порядке. О его визите даже предупредили заранее! Только потом, когда все уже случилось, выяснилось, что это была одна большая подстава, но какая грамотная!

— Ничего удивительного, — рассеянно отозвалась Анна. — Наемные убийцы высокого уровня такое умеют. А у него уровень высокий, судя по тому, что он устроил это шапито со змеей, а не пустил Максиму пулю в лоб.

— Этого я, кстати, тоже не понимаю: зачем? Такой риск, такие сложности…

Сложности и правда были. Убийца сумел убедить всех в отделении, что он — просто следователь. Но даже так он чудовищно рисковал. Возможно, кого-то из полицейских, работавших в тот день, он подкупил, этого Анна наверняка не знала. Но допускала, поскольку никто не заглянул в допросную после того, как «следователь» ушел. А может, они просто не хотели видеть? В отделении все знали, скольких человек убил Максим и как именно он это делал.

В любом случае, когда его все-таки обнаружили, было уже слишком поздно. Врачи даже не сразу поняли, что его укусила змея! Рана на его руке была крупной, изорванной, и это многих удивило. Правда открылась лишь по пути в больницу: Максим ненадолго пришел в сознание, рассказал о том, что с ним произошло, и снова отключился.

Его доставили в реанимацию, но было уже слишком поздно. В больнице Максим Кавелин умер, и в мире вряд ли нашелся бы хоть один человек, который оплакивал его.

— Думаю, на риск пошли из-за того, что такую смерть заказали родственники погибших, — предположила Анна. — Все указывает, что это профи и его кто-то нанял. С этой историей много кто связан — список жертв продолжает пополняться.

Сам Максим никаких списков не вел, прекрасно понимая, что это дополнительная улика. Однако имена тех, чьи смерти были и на его совести, записывал Александр Гирс. Он же рассказал, что прах, оставшийся после сожженных на заводе трупов, Максим привозил в принадлежащее ему поместье и закапывал в роскошном саду вокруг виллы. Для родственников это стало последней каплей.

Анна знала, что в полиции многие из них познакомились, начали общаться. У них были все возможности, чтобы договориться между собой и найти профессионала, способного выполнить такое сложное задание.

— Неправильно все это, — покачал головой Леон.

— Что именно?

— Месть. Я знаю, что говорю, как Дима… Но и он порой прав.

— Все в мире относительно, — уклончиво ответила Анна. — Ты знал, что собой представляет Максим, но ты не пережил то, что родственники его жертв. Тебе не приходилось слышать, что от дорогого тебе человека не осталось ничего, кроме пепла, и даже этот пепел уже использовали, чтобы розы в саду удобрять. Ты не смотрел на устройства пыток, покрытые кровью, и не думал о том, что эта кровь, возможно, принадлежала тому, кого ты любил. Поэтому не осуждай их, не думай об этом, пусть поисками убийцы занимается полиция, это их работа.

С которой полиция вряд ли справится. Никто бы не справился.

Она не стала говорить об этом, Леон и так все понимал. Судя по уверенности, наемник точно знал, что делает, его не найдут.

Анна, возможно, добилась бы большего, чем следователи, но она не собиралась даже пытаться. Она, посвятившая жизнь охоте на маньяков, старалась не связываться с наемниками. Она слишком хорошо знала, что это отдельная каста. Это не садисты, наслаждающиеся смертью, — по крайней мере, таких очень мало, если учитывать пример Максима Кавелина. Но у них свое представление о профессиональной этике. Убьешь одного — и остальные разорвут тебя на части. Это не один маньяк, которого можно остановить и спать спокойно, это безликий легион, с которым она точно не хотела начинать войну.

— Ты знаешь, как ни странно, по убийце у меня вопросов меньше всего, — задумчиво произнес Леон. — По тому, что он сделал. Он зарабатывает деньги, убивая людей, чего от него ожидать? Но те, кто нанял его…

— Ты опять эту тему мусолишь?

— Да просто не нравится мне, как быстро люди превращаются из спокойных и цивилизованных в непонятно что!

— Ты даже не представляешь, насколько, — усмехнулась Анна. — «Графа Монте-Кристо» читал?

— Давай только не будем романтизированное представление о мести от папаши Дюма к этому приплетать!

— Придется приплести, потому что папаша Дюма вдохновился вполне реальным уголовным делом того времени. Был такой месье во Франции — Пьер Пико. Честный сапожник, которому повезло влюбиться в богатую даму, добиться взаимности и обручиться с ней. Но трое его якобы друзей позавидовали ему. Вот так, просто позавидовали и разрушили его жизнь, не имея на то никаких причин, кроме зависти. Они настрочили на него донос, назвав английским шпионом, а в те времена с этим было очень строго. Из веселого жениха Пико превратился в ссыльного каторжника. Но на каторге он познакомился с богатым итальянским прелатом, подружился с ним, и тот, умирая, завещал Пико все свои деньги. Во Францию Пико вернулся лишь спустя много лет, тридцатичетырехлетним стариком. И нет, я не ошиблась в выборе слов, каторга никого не молодит, поэтому его не узнали. Он теперь был богат, он мог жить как угодно и где угодно. А вместо этого он все свои силы, деньги и время бросил на служение мести. Месть — это очень сложное чувство, его нельзя понять, не испытывая, вот о чем я тебе говорю.