Елена Мейсак - Без права на возврат

Она как-то вдруг притихла, осунулась, ее шея вжалась в плечи. Еле слышным голосом она пробормотала:

– Возможно, и хотелось. Но сколько, ты думаешь, весит в граммах мой голос против голоса той, к примеру, что воздвигла под моими окнами бетонный могильник? Что мне толку чего-то там хотеть. Как будто я могу что-то изменить своим хотением. Помню, как-то я даже вносила пожертвования в одной природоохранной организации. И что? Где она была, когда здесь вырубали леса? Чушь все это, друг мой. Зато у нас в новом дворе стоят раздельные контейнеры для мусора. Пластик отдельно, стекло отдельно, бумага отдельно. Нет только контейнера для моих слез. Я, конечно, понимаю важность правильной утилизации мусора для того, чтобы остановить глобальное потепление, чтобы льды Арктики не таяли, а олигархи на Мальдивских островах не ушли под воду. Каждое утро я встаю и хочу верить в это. Но когда приходит вечер, моя вера начинает вонять, словно сгнивший картофель в сарае, потому что мне кажется, что мы просто не доживем до этих бед. Просто потому, что от нашей розы ветров останутся лишь пустынные колючки. От деревьев – одни пни. А от свежего воздуха – целый воз духа. И если ты думаешь, что мы никуда не ходили и ничего не писали, чтобы остановить бетонизацию и цементизацию наших полей, ты ошибаешься. И против «Пуделя» мы возмущались тоже. Только что толку-то.

Задумчиво пнув небольшую ледышку, он ответил:

– Ладно, может быть, нам пока замять эту тему? В любом случае, начальница администрации погибла. Пока ей найдут замену, пока человек войдет в курс дела, много воды утечь может. Все может пойти по-другому. Давай просто успокоимся, не будем ничего форсировать и займемся нашими скромными делишками. Кстати, в тот гараж уже много лет никто не ходит. Никто не хочет рыться в воспоминаниях о человеке, который не оправдал надежд.

– Да, я помню это вот к тебе отношение как к великому оправдателю надежд. Как будто тебя купили в супермаркете, словно микроволновку, а ты, нарушив гарантию, отказался от разогрева говяжьих котлет. Хорошо, пошли! – сердито сказала она. Только накинь на голову капюшон. Идти придется через лес, или что там от него осталось, чтобы иметь возможность подойти к гаражу незамеченными. На твое счастье он расположен на последней линии.

– Спасибо.

– Мы еще ничего не сделали. Ты все так же не боишься бродить по темным лесам? Знаешь, а здесь все-таки кое-что изменилось. Что, если в дубах засел серийный убийца с окровавленным топором, который ждет – не дождется одиноких потрошителей чужих гаражей? Или, не дай бог, волки? Только представь, как сверкают их голодные глаза в ночи. Уууууу!!!

Он пристально посмотрел на нее, словно собираясь что-то сказать, но в последний момент передумал.

Через полчаса они были у искомого места. Убедившись, что рядом с гаражом никого нет, он достал из кармана какой-то предмет, напоминавший камень. Не успела она и ахнуть, как камень полетел в ближайший фонарь и, разбив загаженный птицами плафон, погрузил гаражную дверь в кромешную тьму.

Придерживая ее за рукав, он нащупал висевший на двери замок, затем, отпустив ее руку, из другого кармана достал нечто, что в полумраке улицы напомнило ей самый обыкновенный одноразовый шприц. Сняв со шприца колпачок, он также наощупь нашел скважину замка и всадил иглу внутрь, впрыснув, по-видимому, масло.

Она оторопело следила за движениями его рук. А он, не поведя и бровью, вставил в замок найденный в кителе ключ. Открыв калитку гаража и проскользнув внутрь, втащил ее за собой. Затем, заперев дверь изнутри и нащупав рукой кнопку выключателя, включил свет.

– Уфф! Никогда в таких случаях не знаешь, что лучше: что подошел ключ или, что свет в таких местах до сих пор работает.

Она мрачно смотрела на него.

– Ты так ловко все проделал, словно давно этим промышляешь.

– Скорее, я промышляю тем, что ловлю тех, кто этим промышляет. А это требует знания матчасти. Ты же помнишь, я и научил тебя и твоих родителей тому, чтобы вы никогда не держали у двери коврик?

– Да уж.

– Смотри-ка, калорифер все еще здесь. Сейчас мы добавим пару сотен рублей к счету известных нам личностей, если за свет здесь, конечно, кто-то платит. Вижу, мое брачное ложе перекочевало в гараж вместе с этими коробками. Нужно разобрать, что там внутри. Было бы неплохо, если бы в них оказались мои вещи. А в остальном я даже удивляться не в силах. Все осталось здесь так, как я положил! Ни одной вещи не тронули.

– И какой в этом толк? Они что, собирались открыть здесь твой музей? Могли бы поступить с твоими вещами так же, как я когда-то.

– И как это было?

– Тебе лучше об этом не знать, – пробормотала она, вспоминая, как в ярости крушила все, что попадалась ей под руку, намереваясь сломать все воспоминания о нем, будь то его фото в дешевой пластиковой рамке, забытые кассеты, книги или игральные карты, в которые он вечно ее обыгрывал.

– Смотри! Моя гитара!

Он медленно подошел к стене, снял гитару с гвоздя и любовно провел по ней рукой, смахивая пыль на дощатый пол. Присев на диван и покрутив колки, он ностальгически начал перебирать струны.

– Помнишь, как я играл тебе раньше? Как пытался пропихнуть на радио свои песни? Мне кажется, тебе никогда особо не нравились мои стихи, но ты не подавала виду. Скажи, боялась меня обидеть? У меня есть для тебя новое сочинение. Он зажал пальцами струны на грифе. Называется…

Retrospectare 3

По старому, заброшенному полю брел поэт.

И в думу горькую он был всецело погружен.

Сквозь призму многогранную всех пережитых бед,

Невольный свет всей жизни словно в зеркале был отражен.

Вот друг его, он выглядит живым.

То смехом он зальется, то пошутит, то смолчит.

Не знает он, что этот мир покинет молодым,

А имя его честное навеки закуют в гранит.

Вот словно мотылек порхает ночь,

Где души, закружившись в танце, начинают первые полеты,

Однажды все они тайфуном унесутся прочь,

С земными постояльцами сводя баланса жизни счеты.

Летит над шариком земным прославленный кумир,

Бежит, торопится, начистив эполеты,

Не знает он, что на его прощальный пир,

Уже давно распроданы последние билеты.

Поэт поправил прядь упавших вниз седых волос,

И заглянул в десницу дум с протяжным, горьким вздохом,

Он удивлен, что никого не беспокоит тот вопрос,

Как долго бегать будет тут и на невзгоды охать.

Никто не спросит сам себя, где путь его земной проложен,

И в чем вся суть его короткого вояжа,

Что сделать должно, чтобы вклад его был приумножен,

Пока черед не пробил сесть в прощальную карету экипажа.

Но тут же сам себя поэт одернет торопливо,

Кто он такой, чтоб ценности свои здесь проповедать,

Не вправе он Создателя учить,